Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский

второй, но тут из кухни в залу вбежала Элеонора Августа, увидела, что Бригитт сидит перед ее мужем, и кинулась к ней с криком:

– Оставьте моего мужа!

Элеонора Августа попыталась сама снять с Волкова второй сапог, но тут госпожа Ланге неожиданно с силой оттолкнула ее, прошипев:

– Ведите себя достойно, госпожа Эшбахт, тут слуги и люди нашего господина. – Сама стянула с кавалера сапог и понесла сапоги из покоев.

А жена снова залилась слезами, стала причитать:

– Она всегда так, она меня со свету сживает. Она ко мне зла. Она слуг на неповиновение подбивает. Извольте ей от дома отказать, господин мой.

Волкову аж есть расхотелось, ведь и вправду Фейлинг и Хенрик стояли в дверях с открытыми ртами, пораженные зрелищем, и слуги, конечно, все видели и слышали, и монахиня тут же была. Как все это было нехорошо. Какой стыд.

А Бригитт тем временем вернулась и поставила перед ним мягкие туфли, сделала книксен и встала рядом, улыбаясь улыбкой безгрешной праведницы.

– Она еще и улыбается! – пробурчала мать Амелия. – Беспутная вы женщина.

– А ты, старая корова, закрой свой рот, не то еще раз по морде получишь, – все с той же ангельской улыбочкой отвечала госпожа Ланге.

Волков быстро повернулся к своим людям, он уже такого позора снести не мог.

– Господа, сегодня вы мне больше не понадобитесь, ступайте, жду вас завтра на рассвете.

Хенрик и Фейлинг поклонились молча и ушли. И вид у них был удивленный, особенно у господина Хенрика.

– Вон как оно дома у генерала, оказывается, а в лагере и войске у него всегда порядок, – говорил он товарищу.

Господин Фейлинг был года на три младше, но разумение уже имел.

– Вы о том никому не рассказывайте. Не наше дело, как генерал живет.

– Это да, это понятно.

А когда они ушли, тягость в доме стояла такая, что Волков сказал жене, чуть-чуть поев:

– Скажите слугам, что мыться не буду, пусть воду не греют. Спать пойду. Устал.

– И то верно, ночь давно на дворе. – Элеонора Августа схватила мужа под руку и поволокла наверх в опочивальню, при этом победно глянув на госпожу Ланге. – Завтра и помоетесь, а сейчас отдохните с дороги.

– Слышали? – спокойно сказала Бригитт слугам. – Огонь сейчас погасите, а до зори чтобы вода была горяча. Петер, ты с петухами встань, воду согрей. Мария, опару сейчас ставь, хочу, чтобы к утру у господина на столе были белые булки, сдобы на масле, пироги сладкие и несладкие, сливки к кофе. Все должно быть как он любит. Он на войнах уже позабыл, как мы хорошо можем готовить. Хоть спать не ложитесь, а чтобы к его подъему все было сделано. Я встану до петухов, проверю.

Изящная стройная женщина с лицом ангела и веснушками ребенка говорила это таким тоном, какого от нее и ждать было невозможно. Но слуги этот тон уже знали: попробуй ей только не угоди – пожалеешь.

Жена спала, шумно дыша, ворочаясь все время, но притом крепко, он же спал не очень хорошо. Господи, куда ушло то время, когда он мог спать стоя или дремать на ходу в походной колонне?! Теперь даже на перинах, даже после большой усталости сон не всегда приходил сразу и не всегда был глубок. То жарко, то мысли тревожные, то жена сопит. Разве когда-то такие мелочи могли лишить Волкова сна? Да, он спал как убитый в палатке, которая дрожала от храпа его товарищей, а сейчас жена сопит – и он ворочается. И нога, и плечо вроде не беспокоят, а все равно сон плохой. Мысли, мысли, мысли. Раньше война и мир не шли из головы, теперь же жена с Бригитт, герцог опять же. Жена. Да уж, раньше разговаривать с ним не желала, а теперь целоваться лезет перед сном.

А после спросила:

– Когда вы, господин мой, недостойную женщину от дома проводите?

«Не дает ей Бригитт жить спокойно. А та тоже хороша, оказывается, грубой быть может. Она что, невесту Господню по мордасам охаживала? Впрочем, она не раз на слуг сердилась, от нее им доставалось, сам видел, она и монахине могла дать оплеуху».

Утром Волков встал невыспавшийся, как только услыхал, что в доме уже гремят ведра, и тихо, чтобы не разбудить жену, спустился на первый этаж. А завтрак уже готов, стол накрыт, ванна стоит рядом, Петер в дверях ждет команды наливать горячую воду. Госпожа Бригитт…

– Доброго вам утра, господин. – Красавица присела в глубоком книксене, склонила голову.

Слуги за нею тоже поклонились. Но кавалер на них и не взглянул, он смотрел на Бригитт. Хоть вечером на нее глянь, хоть на заре – всегда чиста, всегда опрятна, всегда хороша. Передник на заметном животе белоснежен, рыжие волосы собраны под кружевную заколку. Так и хочется ее за волосы эти схватить. Если стоит рядом, так рука сама тянется. Он опустился в кресло, а она рядом встала, вместо служанки кофе ему наливала, пироги резала, сливки подавала.

Кавалер не сдержался, пока слуги вроде не видели, прошелся рукой по ее ноге до крепкого зада. Жаль, что рука чувствовала ее тело через юбки. Руке хотелось нырнуть под подол к этой красивой женщины. Она же вовсе не была против, и бог с ними, со слугами. Бригитт слегка покраснела, улыбалась, стоя рядом с ним, ей нравилось, что господин к ней прикасается, и она того вовсе не стеснялась. Напротив, может, ей даже хотелось, чтобы слуги видели, к кому расположен хозяин этого дома, кого ласкает прославленный на всю округу человек.

– Садитесь наконец со мной, – сказал кавалер, ему сейчас, пока жена еще спит и в доме тихо, хотелось поговорить с Бригитт хоть немножко.

– Не могу, – отвечала она. – По утрам тошнота меня изводит от запахов, а днем мне уже лучше. Но я скучала по вам. Отчего вы не пришли ночью? Госпожа Эшбахт спит крепко, а я вас ждала. Видно, вы устали сильно. Или, может, брюхо мое меня не красит?

– Что за глупости, живот ваш совсем вас не портит, – отвечал Волков; наверное, нужно было действительно к ней зайти ночью. – Вы все так же прекрасны.

– Так приходите ко мне хоть будущей ночью.

– Может, я и до ночи не дотерплю… – Он крепко сжал ее зад.

И тут послышался крик сверху:

– Господин мой! Вы никак встали уже? Где вы?

Бригитт изменилась в лице.

– Проснулась ваша госпожа. Что-то рано она сегодня, боится, что вы со мной пребудете, тревожится.

Волков убрал руку с ее зада, Бригитт отошла