Слепая зона - Наталья Ильина

– Мы свободны? – хрипло спросил Максим, которого никак не отпускало.

Он излучал ярость и гнев. А еще – страх. Страх за меня.

– Свободны? – переспросил майор. – Разумеется. Я свяжусь с вами позже, Светлана…

Максим, не выпуская моей ладони, потянул меня за собой.

– Подождите, вам наверняка это понадобится, – окликнул майор.

По асфальту стукнула трость. Я обернулась на привычный звук. Тварь опустилась к плечам, и мой внутренний мрак разогнали расплывчатые контуры и яркие пятна. Самым ярким был Максим, он полыхал совсем рядом – овальный сгусток зеленоватого огня. Чуть дальше ровно горел еще один овал – майор. К нему под родной перестук трости приближался овальчик поменьше. Майор и тот, кто принес мою трость, почти слились и снова распались. Я шагнула вперед, Максим – следом.

– Ваши трость и телефон. До встречи. И еще раз – примите мои извинения.

– Что на тебя нашло? Ты не будешь с ним встречаться, Свет, – высказался Максим после долгого (мы дошли до машины, загрузились и поехали) молчания.

Ошарашены были оба, но молчали каждый о своем.

– Буду.

Мне не понравился приказной тон, но дело было не в этом. Максиму я доверяла, как никому, но сейчас он не понимал меня. Не понимал, что происходит. Я потеряла контроль над Тварью и, только-только начиная приходить в себя после случившегося, могла думать только об одном – не показать ей, что боюсь. Не как обычно, я ведь трусиха, не чего-то внешнего, а ее, Тварь. Отвращение, гнев, ужас перед тем, что она могла и делала с другими, были моим бастионом, моим рычагом. Оказывается, до сегодняшнего дня я ее не боялась. А теперь…

– Ты не понимаешь! – Максим гнал машину, она ревела и резко виляла. Меня швыряло в кресле от жесткой ручки двери до его напряженного плеча. – Это тебе не профессор. Это… Ломакин в погонах! Другой профессор, Ярковский, в чине майора ГБ! Ты для него – ничто. Я – меньше, чем ничто. Мы очень и очень крупно вляпались.

– Верю, но с майором встречусь. Он может мне помочь, – рассеянно ответила я, только чтобы не молчать.

Тварь притаилась за плечами, тихая и скромная, словно невинная овечка.

«Это – конец, – крутилось у меня в голове. – Она может уйти и творить что угодно. Калечить и убивать. Где угодно. И никто ее не поймает. И я виновата. Я сделала ее такой. Свободной».

– Он – может… – горько повторил Максим, и я услышала несказанное: «а я, значит, нет?»

Я погладила влажный рукав его футболки, под которым перекатывался жгут напряженных мышц. Хотелось прикоснуться к нему губами. Нелепое желание. Дальше придется идти одной, он меня ни за что не отпустит…

– Я очень устала… Правда… Отвезешь меня домой?

Он едва заметно дернулся.

– Домой? Я собирался отвезти тебя к себе…

– Не сегодня, ладно? Я хочу принять ванну. Мне просто необходимо смыть все это с себя.

Это тоже было правдой, но не всей.

Он собирался что-то возразить, но тут ожила полицейская сирена его телефона. Жужжа и завывая, аппарат полз по торпеде машины, а Максим тянулся за ним рукой. Я поймала трепещущий прямоугольник, прихлопнув его ладонью, словно насекомое, и отдала капитану.

– Капитан Дежин, – только и успел произнести он, а потом только вдыхал и вдыхал пропавший табаком и горючим воздух нагретого солнцем салона, как будто запас места в его легких был бесконечным.

«Ты совсем охренел, Дежин? – было самым мягким из того, что летело в ухо Максиму. – Ты, мать твою, что творишь? Ты знаешь, с кем дело имеешь? Ты хоть немного понимаешь, что происходит? Я зачем тебя туда отправил? – Я с трудом догадалась, что рычит в трубку хладнокровный, как змея, полковник ФСБ. – Немедленно явись в управление, у тебя полчаса».

– Час, – твердо ответил капитан после длинного выдоха, – раньше не успею.

В трубке запищало.

– Мне нужно на работу, – глухо сказал Максим.

Сейчас он на меня не смотрел. Я не чувствовала его взгляда. Рука сжимала рычаг между нами или брала руль, но не касалась меня.

– Конечно.

Душу рвали на куски. В горле встал ком, и слезы подступали к глазам – во всем этом было столько фальши! Мы, словно плохие актеры, играли вымученные роли прямо здесь и сейчас. Он делал вид, что сердит и что ему все равно. Я собиралась его обмануть, собиралась пойти наперекор и сделать его жертву и жертву его друга напрасной. Мне было больно, так больно, что хотелось закричать. Все было неправильным, не таким…

До самого дома мы больше не говорили. Отказавшись от его помощи, я выбралась из машины самостоятельно и обернулась. Он должен знать. Что бы ни случилось – должен.

– Я тебя люблю, капитан Дежин Максим Сергеевич.

Ответ отрезало громким хлопком двери. Потерев плечо, занывшее от замаха, я торопливо пересекла остаток проезжей части перед домом и трясущейся рукой набрала код на двери парадного, едва попадая по нужным клавишам. Зря боялась – никто за мной не пошел. Машина взревела и резко сорвалась с места.

Все напряжение и усталость последних дней обрушились на Дежина одновременно, когда он смотрел Свете в спину. Руки, разом потяжелевшие, сползли с руля на колени, заныла шея. Неожиданное Светланино признание совершенно сбило его с толку. Мозг, занятый поисками выхода из опасной ситуации, отказывался воспринимать подобные вещи.

«Потом, – подумал он. – Потом, Светочка, все будет – и море, и любовь. Да-да, любовь, каким бы странным теперь, на четвертом десятке, это не казалось. Дай мне сначала разобраться со всем».

Света исчезла за железной дверью парадного, ни разу не оглянувшись.

«Чертов дурак, она же напугана побольше твоего!»

Досада и злость на себя застилали Максиму глаза, но выходить, догонять ее и объясняться он не стал. Не умел. В конторе ждал Гречин. Максим резко газанул, и машина вылетела из дворового проезда, распугивая ленивых голубей и зазевавшихся прохожих.

Я не пробыла дома и часа. Как раз заканчивала обед, который не лез в горло, но давал замечательную возможность не отвечать на мамины вопросы, когда в дверь позвонили.

– Ты кого-то ждешь? Это Максим? – мамин голос был полон недоумения.

– Это не Максим, мамочка, но это ко мне.

Я знала, кто стоит за дверью. Тот майор. И не ошиблась.

Мы проговорили больше часа. Майор, с порога представившийся Романом и не назвавший отчества, определил тональность беседы как дружески-серьезную. Я возражать не стала. Никаким другом он мне не был, это было ясно и мне, и ему, но нам обоим было кое-что нужно.

– Тварь нас слышит? – поинтересовался он, оглядевшись в моей комнате и без спроса заняв кресло.

– Не уверена, что она воспринимает звуки так, как мы. Она понимает мои ощущения и эмоции.