Австро-Венгерская империя - Ярослав Шимов

Таким образом, сама по себе конституция Штадиона «не была никоим образом реакционна» (Sked, 168). Однако, ставя все народы многонациональной монархии на одну доску, конституция шла против реальности, которая заключалась в том, что венгры, итальянцы, отчасти поляки и немцы, остававшиеся под властью Габсбургов, действительно уже не могли довольствоваться одной лишь культурной автономией в рамках унитарного государства. Различный уровень национального самосознания и политического развития, достигнутый народами габсбургской монархии, требовал иных, более тонких действий, к которым ни Франц Иосиф, ни Шварценберг не имели ни малейшей склонности. Но то, чего не удалось добиться Иосифу II в конце XVIII в., — превращения Австрии в однородную централизованную империю, — было еще менее достижимо в середине века XIX.

Существовало и еще одно важное «но»: сама конституции как говорилось в императорском манифесте, вступала в силу лишь после отмены чрезвычайного положения, вызванного революционными событиями. В действительности же из всех органов власти, предусмотренных конституцией, был создан лишь рейхсрат. Правительство «было ответственно перед несуществующим парламентом и неопытным молодым императором. Оно правило как диктатор, покоряя для Габсбургов Венгрию и Италию... С либеральными претензиями было покончено; возник абсолютизм нового типа» (Taylor, 90). Официально это было сделано 31 декабря 1851 года, когда император объявил о намерении управлять страной самостоятельно, хоть и с помощью министров и рейхсрата. О конституции более не вспоминали.

Вне всякого сомнения, это имело катастрофические последствия для государства Габсбургов. «Весьма вероятно, что если бы монархия вовремя встала на конституционный путь по английскому или американскому образцу, патриотизм повсюду на ее территории мог бы принять столь же либеральную и демократическую форму, как, например, в Швейцарии — тоже многонациональном государстве... Двойной гнет, абсолютистский и национальный, породил националистическую идеологию, которая идентифицировала человека... по его этнической принадлежности, его корням, и стремилась к реорганизации империи не на универсальной конституционной, а на этнической основе» (Fejto, 102). Ошибку, совершенную в 1851 г., так и не удалось исправить впоследствии.

ПИРРОВЫ ПОБЕДЫ КНЯЗЯ ШВАРЦЕНБЕРГА И ГРАФА БУОЛЯ

Франц Иосиф, которому довелось править рекордно долго, 68 лет без нескольких дней, впоследствии неоднократно говорил о князе Феликсе Шварценберге как о лучшем из министров, когда-либо служивших ему. Возможно, теплые воспоминания, которые остались у императора о его первом премьер-министре, связаны с тем, что именно при Шварценберге и во многом благодаря нему было покончено с революцией, а сам князь стал для Франца Иосифа преданным слугой и политическим учителем в одном лице. Кроме того, деятельность Шварценберга была недолгой и оборвалась трагически (в 1852 г. он неожиданно умер от инфаркта), так что между императором и его министром не успели возникнуть сколько-нибудь существенные противоречия.

Шварценберг был первым в австрийской истории высокопоставленным государственным деятелем, проводившим в жизнь принципы Realpolitik, которая ставила во главу угла целесообразность, с презрением относясь к таким «пустякам», как идеология или договорные обязательства. Шварценберг сделал для крушения меттерниховской системы в Австрии и Европе в целом едва ли не столько же, сколько сама революция. (Заявляя так, автор сознает, что это утверждение небесспорно. Между историками долгое время продолжалась дискуссия о характере политики Ф. Шварценберга; многие специалисты считают его, напротив, продолжателем — пусть и неудачливым — линии Меттерниха, однако их аргументы не представляются мне достаточно убедительными. Интересующихся этим спором отсылаю к следующей публикации: Austensen R.A. Felix Schwarzenberg: «Realpolitiker» or Metternichian? The Evidence of the Dresden Conference // Mitteilungen des Oesterreichischen Staats-archivs. 1977. Bd. 30. S. 97—118.) Будучи отпрыском одной из самых знатных фамилий империи, он не любил аристократов и в ответ на предложение сделать верхнюю палату австрийского парламента аналогом британской палаты лордов заметил, что во всей Австрии вряд ли найдется дюжина людей, достойных заседать в такой палате. С не меньшим презрением относился глава правительства и к либералам. В январе 1849 г., сообщая одному из друзей о том, что правительственный проект конституции почти готов, он не удержался от ядовитого замечания в адрес кромержижского парламента: «А потом (после обнародования конституции Штадиона. — Я.Ш.) всему этому никчемному собранию будет приказано убираться».

Не менее решительно действовал Шварценберг и в области внешней политики, что привело к обострению отношений Австрии с партнерами по «Священному союзу» — Пруссией, а затем (уже после смерти премьер-министра) и Россией.

Шварценберг претендовал на роль австрийского Бисмарка или Кавура. Однако для успешного исполнения этой роли ему не хватало очень многого. Во-первых, за австрийским министром, в отличие от его немецкого и итальянского коллег, пришедших к власти несколько позже, стояла не нация, стремящаяся к объединению вокруг уже сложившегося крепкого государственного ядра (Пруссии в одном случае и Сардинии в другом), а многонациональная империя, только что пережившая революцию, которая едва не разрушила ее. Во-вторых, Австрия не только не располагала значительной военной мощью, но и не имела надежных союзников, которые могли бы компенсировать этот недостаток, — таких, каким для Италии стала Франция Наполеона III. В-третьих, сам Шварценберг не обладал столь же неограниченными полномочиями и влиянием на своего государя, как Кавур при Викторе Эммануиле II или Бисмарк при Вильгельме I. Все эти факторы в совокупности привели к тому, что политические и дипломатические победы Шварценберга и его преемника графа Буоля оказались пирровыми, а сама их деятельность не только не упрочила положение Австрии в Европе, но и послужила прологом к поражениям, которые империи было суждено потерпеть в конце 50-х — 60-е гг.

Война в Венгрии еще продолжалась, когда перед Шварценбергом, как в свое время перед Меттернихом, встала проблема борьбы за влияние в Германии. Хотя объединительные поползновения германских либералов не увенчались успехом, а король Пруссии Фридрих Вильгельм IV отверг императорскую корону, предложенную ему франкфуртским парламентом, события 1848—1849 гг. дали сильнейший толчок делу объединения Германии, причем Пруссия вышла на передний план в качестве фактора интеграции. В начале 1850 г. был создан так называемый Эрфуртский союз немецких князей во главе с прусским королем, что представляло собой открытый вызов Австрии. Шварценберг перешел в дипломатическое наступление, и Фридрих Вильгельм, не чувствовавший единодушной поддержки германских монархов, дал задний ход.

Перед Рождеством 1850 г. в Дрездене собралась конференция Германского союза, на которой Шварценберг выстудил с проектом «империи семидесяти миллионов», согласно которому вся Австрия, включая Венгрию и славянские земли, должна была вступить в Германский союз и таможенное соглашение германских государств (Zollverein). От такой идеи не были в восторге ни Пруссия, ни многие германские государства, опасавшиеся чрезмерного усиления позиций Вены, ни западные державы, ни Россия, которым не улыбалось появление огромной империи в центре Европы. Шварценберг не мог одержать победу, поскольку хотел слишком многого. В результате на последнем заседании Дрезденской конференции в мае 1851 г. было решено вернуться к старым принципам Германского союза, существовавшим еще при Меттернихе. Австрия и Пруссия заключили оборонительное соглашение сроком на три года. Статус-кво был восстановлен, но на самом деле, как заметил один баварский министр, «борьба за гегемонию в Германии решена, и Австрия в ней проиграла». Окончательно убедиться в этом Францу Иосифу предстояло через 15 лет; пока же он был в целом доволен.