Мемуары госпожи Ремюза - Клара Ремюза

Моя госпожа страдала тем более, что сын ее был очень огорчен тем, что происходило. Госпожа Д. сначала, из кокетства, склонности или тщеславия, относилась к нему довольно благосклонно, но после своей новой и более блестящей победы стала тщательно избегать каких бы то ни было сношений с ним. Быть может, она хвасталась императору любовью, которую внушала Евгению, поскольку император начал очень холодно относиться к своему пасынку. Императрица была раздражена этим; госпожа Луи Бонапарт огорчалась, но скрывала свои тайные чувства; Евгений страдал и замыкался во внешнем спокойствии, которое, к счастью, делало его неуязвимым.

Во всем этом опять скрывалась вечная ненависть между Бонапартами и Богарне; и, видимо, моя судьба была такова, что как ни была я умеренна, однако мне всегда приходилось быть замешанной в этой распре. Опыт показал, что все, или почти все, при дворах является делом случая. Человеческое благоразумие не имеет сил защищаться от него, и избежать всяких толков можно только тогда, когда сам монарх лишен подозрительности. Но император, наоборот, с известной доверчивостью принимал все доносы, особенно те, которые были недоброжелательны, правдивы они были или нет. Самый верный способ приобрести его расположение заключался в том, чтобы пересказать ему то, что говорят, доносить ему о поведении всех. Вот почему Ремюза, стоящий близко к императору, никогда не пользовался его благосклонностью, отказываясь от того ремесла, на которое ему Дюрок часто указывал.

Однажды вечером император был раздражен резкой сценой, произошедшей между ним и его женой: доведенная до крайности, она заявила ему, что запретит госпоже Д. появляться в своих апартаментах. Он обратился к Ремюза и стал жаловаться, что я не пользуюсь своим влиянием на императрицу, чтобы умерить все ее неблагоразумные резкости, и закончил тем, что желает переговорить со мной частным образом и я должна попросить у него аудиенции. Ремюза передал мне это приказание, и в самом деле, на другой же день я попросила аудиенции, которая была назначена на следующее утро.

На этот же день была назначена большая охота. Императрица выехала заранее с придворными дамами и ожидала императора в Булонском лесу. Я явилась, когда император собирался сесть в экипаж и вся его свита была уже в сборе. Он возвратился в свой кабинет, чтобы принять меня, к великому удивлению двора, где подобный случай составлял целое событие.

Император начал горько жаловаться на волнения в своей личной жизни. Он разразился целой речью против всех жен вообще и против своей в особенности. Он упрекал меня в том, что я поощряла ее шпионство, обвинял меня в тысяче поступков, которые были мне чужды, но о которых ему доносили. Тогда я узнала и об интригах госпожи Мюрат. Но меня особенно огорчило то, что императрица, с целью придать больше основательности своим жалобам, иногда называла меня и приписывала мне то, что сама говорила или думала.

Все это (и, конечно, сами слова императора) взволновало меня до такой степени, что слезы выступили у меня на глазах. Император заметил это и обратился ко мне со своей любимой фразой: «У женщин всегда есть два ловких способа произвести впечатление: румяна и слезы». Слова эти, произнесенные ироническим тоном и с целью меня расстроить, произвели противоположное впечатление, – они задели меня и дали мне силу ответить: «Нет, ваше величество, иногда бывает, что человек, несправедливо обвиненный, не может не плакать от негодования».

Нужно отдать Бонапарту справедливость: встречая некоторую твердость, он не относился к вам с резкостью. Это происходило, может быть, потому, что, не особенно часто встречая твердость, он и не умел хорошенько на нее отвечать, или же потому, что его справедливый ум отдавал должное тому, что было справедливо прочувствовано. Несколько резкое проявление чувства, которое я испытывала, понравилось ему. «Если вы не одобряете, – сказал он мне, – ту инквизицию, которую устроила против меня императрица, как же не хватает у вас влияния, чтобы ее удержать? Она унижает нас обоих шпионством, которым меня окружает. Она дает орудие в руки своим врагам. Так как вы пользуетесь ее доверием, вы обязаны отвечать мне, и я делаю вас ответственной за все ее ошибки». Он даже несколько развеселился, произнося эти слова. Тогда я сообщила ему, что нежно люблю императрицу, что неспособна руководить ею, в особенности на ложном пути, но что в то же время невозможно положиться на страстную особу. Я сказала ему также, что он совершенно не умеет обращаться с ней, ведь, подозревала жена его справедливо или ложно, он всегда был с нею слишком резок.

Я не осмеливалась бранить императрицу за то, что ее поведение действительно заслуживало порицания, так как знала, что он передаст жене все, что я скажу. Поэтому я просто закончила уверением в том, что некоторое время буду держаться вдали от дворца и он сам тогда увидит, пойдет ли дело лучше. Бонапарт попробовал мне доказать, что не был и не мог быть влюбленным, что относится к госпоже Д. так же, как и к другим, что любовь создана для иных характеров, а он весь поглощен политикой и нисколько не желает при своем дворе господства женщин, что это принесло много вреда Генриху IV и Людовику XIV, его же роль гораздо значительнее, да и сами французы стали слишком серьезны, чтобы прощать правителям афишированные связи с титулованными фаворитками.

Он в несколько неуместном тоне заговорил и о поведении своей жены в прошлом, прибавляя, что она не имеет права быть слишком строгой. Я сочла нужным остановить его в этом разговоре, и он не рассердился. Наконец, он стал расспрашивать меня относительно тех лиц, которые служили шпионами при императрице; я по-прежнему отвечала, что их не знаю. Тогда император стал упрекать меня в том, что я недостаточно ему предана. Я старалась доказать ему, что гораздо искреннее привязана к нему, чем все доносящие о разных мелочах, о которых стыдно слушать. Этот разговор закончился лучше, чем начался: мне показалось, что я произвела на императора довольно благоприятное впечатление. Хочу еще заметить, что наша беседа была очень продолжительной.

Императрица, скучавшая в Булонском лесу, послала верхового, чтобы узнать, что задержало ее мужа. Верхового отправили назад с известием, что император заперся со мной. Ее беспокойство очень усилилось; она возвратилась в Тюильри и, так как меня там уже не было, послала ко мне госпожу де Талуэ с поручением узнать, что случилось. Повинуясь приказанию императора, я отвечала, что речь шла только о просьбах, относящихся к Ремюза.

Вечером генерал Савари давал маленький бал, на котором император обещал присутствовать. В течение этой зимы он искал случая почаще бывать на собраниях; оставался на них какое-то время, был весел, даже немного танцевал, хотя довольно неловко. Я явилась к госпоже Савари немного раньше придворных. Навстречу мне направился маршал Дюрок, он с почтением провел меня под руку до моего места; а хозяин дома оказал мне тысячу любезностей. Длительная аудиенция, данная мне утром, наводила на размышления: за мной ухаживали как за особой, пользующейся благосклонностью или большим доверием. Я внутренне улыбалась, видя эти старания со стороны придворных.

Император явился со своей женой; быстро пройдя между собравшимися, он остановился передо мной и любезно заговорил. Императрица не спускала с нас глаз и умирала от беспокойства, госпожа Д. казалась несколько смущенной. Все это забавляло меня, но я не предвидела, что из этого выйдет. На другой день императрица задала мне тысячу вопросов, на некоторые я не ответила. Тогда она обиделась, решив, что я пожертвовала ею, что искала выгоды, что не любила ее больше других; она глубоко огорчила меня.