Люди по эту сторону - Расселл Д. Джонс

Какое-то время я молчала об этом. А когда призналась, то ещё месяц ходила на занятия, где мне объясняли, что может быть и всё такое. Даже на родах пришлось присутствовать… Не с первого раза я выбрала, кто станет отцом. Но день был один и тот же – когда я приняла решение и когда в Звёздных Окнах увидели корабли, летающие высоко в небе!

А после того, как наш доктор сообщил мне, что всё получилось, стало много этих странных случаев. За безродными следили в Мёртвых Ямах. И ещё появились жукокрылы. Много всего.

Всё связано. Пока я вынашивала ребёнка, мир вокруг вынашивал чужаков. Значит, и рожать мы будем одновременно.

Никому я в этом не признавалась. Никто бы не понял! Разве что Емъек, но он был далеко – шёл по берегу Ымлы в сторону Солнечных Брызг. Спешил к Закатному морю, о котором он мечтал с детства, и к китам… А я китом лежала в ванной и пыталась вообразить, какими будут роды у мира, если беременность – это то, что происходило с чужаками?

Я как-то попробовала рассказать про это Брунге, но она заявила, что безродные не имеют отношение к нашему миру. Они пришлые, посторонние, они извне, так чего голову ломать? Я чуть было не возразила, что ребёнок тоже приходит в мир, где его раньше не было! Догадалась промолчать. Возможно, никому и не нужно понимать. Это моё – для меня и моего ребёнка. Наше.

Мне было жалко чужаков.

Плохо быть другим. Плохо, когда ты хочешь стать своим, найти своё место, а тебя нигде не принимают. Потому что ты не умеешь и не знаешь, как правильно. Потому что ты чужой, безродный, бездомный. Не странник, как Емъек, который везде найдёт своё и которого везде примут. А бродяга, который заблудился меж звёзд.

Это же так тяжело – быть межзвёздным бродягой, который сам не знает, куда и чего хочет, и которому некуда вернуться…

Про жалость я тем более никому не признавалась! Все злились на чужаков, потому что они всем мешают, путают планы, из-за них приходится многое менять. Как с детьми.

Я была в курсе, что моя жизнь изменится. Это ответственная работа – воспитывать. Непростая, поэтому не каждая берётся за неё. Конечно, я не одна буду растить нового человека. Но всё равно я не смогу жить так, как раньше. По крайней мере, пока не научу – его или её – всему, что надо.

Чужаки были как маленькие, ничего не понимающие детишки. И все те странные и страшные поступки, которые они совершали, были как толчки, которые будили меня посреди ночи. Или как тошнота по утрам. Или рвота в самый неожиданный момент.

Всякий раз, сравнивая, я не могла удержаться от улыбки.

Я была китом, а безродные чужаки были как ещё нерождённые младенцы.

И когда с неба начали падать раскалённые камни, я подумала о янтаре. Емъек про него тоже рассказывал, но янтарь я видела и раньше. Его собирают на берегах Закатного моря и называют осколками солнца. Конечно, все знают, что янтарь – это древняя смола. Но так красивее: представлять, как огромное раскалённое солнце опускается в холодную воду, шипит – и от него отваливаются кусочки.

А если не в море? Тогда это будут огненные осколки, которые с такой силой ударяются о землю, что вокруг всё гремит.

Сидя в подвале возле семейного дома, я слушала грохот, представляла, как от солнца отламываются крошки, и улыбалась.

– Тебе не страшно? – обеспокоенно спросила Брунга, которая, едва прогремел сигнальный гонг, не оставляла меня ни на мгновенье.

– Кажется, у меня воды отошли, – ответила я, совершенно не удивляясь происходящему.

Всё так, как я и рассчитывала. Мир рожает – и я тоже должна. Мой срок подходил.

Брунга заволновалась, все вокруг забегали, докторка, которая тоже была здесь, достала сумку с инструментами и лекарствами – и принялась распоряжаться. Я выполняла её указания, слушая себя и слушая, что происходит вокруг.

Давать жизнь больно и трудно – понятно, почему так шумно и всё трясётся! Но это не навсегда. Этот день пройдёт. А потом начнётся что-то совершенно новое. Что-то очень хорошее.

Поначалу Инкрис ждала, что её будут отговаривать. Заботливо спрашивать, не страшно ли ей? Напоминать по сто раз на дню, что можно всё отменить – отказаться прямо сейчас… Но никто ни разу не вспомнил, что ей в этом году исполнилось четырнадцать лет! Учёные уважали её решение. К её словам они относились всерьёз. Для них она была как взрослая, иначе не было бы никакого эксперимента.

Когда она осознала это, то мысленно возликовала.

– Скорее всего, ничего не произойдёт, – напоследок предупредила её мастресс Унаринь. – Возносит раз в год, бывает, что дважды. Но последний раз был в дауре… – она хмыкнула, вспоминая, как Белая Гора проглотила чужака. – Короче, с промежутком в три месяца она ещё ни разу не возносила. Но, – она оглянулась на мастресс Яринь, – последний раз, может, и не считается…

– Не слушай её, – перебила звездочтица, – она тебе просто завидует. Её-то ни разу не взяли, хотя она вообще живёт здесь!

Инкрис рассмеялась.

О Белой Горе она знала давно – не в последнюю очередь из-за Стены. Мечта рассмотреть всё сверху будоражила её с того момента, как она прочитала об этом объекте, самом высоком и при этом относительно доступном. Через пять страниц мечтать оказалось не о чём: бывало и такое. В 304-м году от Ведения Хроник на вершине оказался знаменитый исследователь Стены, написавший о ней первую книгу. Но он не смог ничего увидеть – лишь пресловутый туман и разноцветные огоньки, едва различимые издали.

Знала Инкрис, что не будет самой молодой из вознесённых – в 788-м году от В. Х. Белая Гора приняла двенадцатилетнюю юницу.

И уж тем более было известно, что ни разу ни с кем и никогда здесь не случалось ничего плохого! А упомянутый Унаринью чужак, судя по всему, распсиховался от неожиданности.

Тысячу лет без перерыва Белая Гора демонстрировала честный обмен: выслушав интересную историю, позволяла подняться над линией горизонта и полюбоваться на мир.

Но Инкрис не спешила вставать на приступочек.

Она несколько раз перевела дух. Зачем-то отряхнула юбку. Посмотрела на светлую шкуру, и впрямь похожую на свежую кожу Стены, какой она бывает после чистки. Зато на Стене получалось оставить след на века, если применить правильную формулу. А вот раны от оружия жукокрылов полностью излечились – и шрамов не различить!

Инкрис хотела было оглянуться, чтобы сообщить о своём наблюдении, но вовремя остановилась. «Тоже мне открытие! Сюда же целую лабораторию направили после той стычки. Они уже во всём разобрались и всё описали».

Кроме того, её немного знобило, и челюсть подрагивала, поэтому не стоило поворачиваться лицом к людям, которые присутствовали при эксперименте. Могут и передумать насчёт её взрослости… Ни за какие сокровища Инкрис не пошла бы на попятную!