Остаться в живых - Деон Мейер

— А что нам делать с… миссис Нзулулвази?

Почему директор не сказал «с телом» или «с трупом»? Сегодня Янина увидела директора как будто впервые. Она разглядела его слабость.

— Сэр, я распоряжусь, чтобы ее отправили в морг. И не задавали лишних вопросов.

— А ребенок?

О ребенке она совсем забыла.

— По-моему, будет лучше всего, если за ним присмотрят его родственники. Мы не… У нас нет таких возможностей.

— Это правда, — кивнул директор.

— По телефону вы сказали, что у вас есть интересная новость.

— Ах да. Мне позвонил Люк Пауэлл.

Янина не сразу вспомнила, о ком речь.

— Люк Пауэлл? — повторила она главным образом для того, чтобы выиграть время, чтобы вспомнить.

— Он хочет встретиться с нами. Предлагает поговорить.

Янина заулыбалась.

— Какая неожиданность! Впрочем, неожиданность приятная…

Директор кивнул:

— Да. Он ждет нас в ресторане «Шпора» на набережной.

— Хочет сыграть на своем поле. — Она ждала, что директор улыбнется ее шутке, но он не улыбнулся.

Перед тем как писать передовицу для завтрашнего выпуска, Аллисон Хили позвонила по двум номерам. Сначала Расси Эразмусу из Лайнсбурга. Расси начал с упрека:

— Я звонил тебе сегодня два раза, но ты отключила сотовый!

— У меня было важное интервью, — объяснила она. — Извини.

— У меня три новости, — сказал Расси. — Сегодня утром байкер нарвался на временный блокпост в Бофорт-Уэсте. Вроде бы он отнял у солдата оружие. Он мог пристрелить обоих, но отпустил их и сказал что-то вроде «Я не хочу никому причинять вреда».

— «Я не хочу никому причинять вреда», — повторила она, быстро черкая в блокноте.

— Второе. Ходят слухи, хотя источник вполне надежный, один мой старый приятель из Претории… Тот бригадир, который выступал в новостях и лил грязь на байкера, ну, ты понимаешь, о ком я?

— Да, и что? — Аллисон принялась рыться в груде документов на столе, ища факс.

— Против него вроде бы возбуждено уголовное дело. Сексуальные домогательства или что-то в этом роде. Говорят, сейчас он поливает бывшего товарища потому, что ему обещали замять дело.

— Погоди, погоди, Расси! — Аллисон нашла наконец распечатку и пробежалась глазами по тексту. — Ты говоришь, бригадир. Вот он, Лукас Морапе. Значит, по-твоему, он лжет, спасая собственную шкуру?

— Я не говорю, что он лжет. Я говорю, что он им помогает. И потом, сведения у меня не достоверные, а только слухи.

— Что у тебя третье?

— Одного байкера засекли в Свободном государстве.

— Где именно?

— В Петрюсбурге.

— В Петрюсбурге? Это еще что такое?

— Городишко в глухомани. В общем, где-то там…

— Ты сказал, байкера засекли?

— Сейчас все объясню. Сегодня он проезжал участок, оборудованный радаром, и автоинспектор выписал ему штраф, понятия не имея, кто он такой, и отпустил его. Когда несчастный дурак вернулся на службу, взорвалась бомба. К тому же в районе Петрюсбурга скопилось много других байкеров на БМВ, и наш спокойно мог проскочить. Сейчас все дороги перекрыты. «Ройвалки» готовы обстрелять его управляемыми ракетами.

— Расси, не говори глупости!

— Милая, я когда-нибудь тебе врал?

— Нет.

— Аллисон, я передаю тебе то, что слышал. Ты это прекрасно знаешь. И я никогда тебя не подводил.

— Правда.

— Ты моя должница.

— Да, Расси, я твоя должница. — Она отключилась и крикнула редактору отдела новостей: — Шеф, мне нужна помощь!

— Какая именно?

— Чтобы ребята кое-кому позвонили.

— Хорошо. — Редактор направился к ее столу.

Аллисон уже набирала следующий номер. Она звонила домой к Мириам Нзулулвази в Гугулету.

— Пусть позвонят в пресс-службу министерства обороны и попросят подтвердить или опровергнуть то, что бригадир Лукас Морапе обвиняется в сексуальных домогательствах.

В Гугулету были длинные гудки.

— Какой бригадир? — спросил редактор.

— Тот парень, который дал интервью и рассказал, какая бяка наш байкер.

— Надо проверить.

— И еще пусть позвонят в Кимберли и попросят их подтвердить или опровергнуть тот факт, что Тобелу Мпайипели поймали возле Петрюсбурга. И еще… Надо составить список детских центров в Гугулету и обзвонить их все. Меня интересует, забрала ли сегодня мать Пакамиле Нзулулвази.

— Сейчас половина девятого.

— Шеф, но ведь речь идет о Гугулету. Это не чистенький белый район, где все возвращаются домой в пять часов. Может быть, нам повезет. Ну, пожалуйста!

Аллисон долго слушала длинные гудки.

Тигр Мазибуко сидел в кресле второго пилота «орикса». Они приземлились рядом с шоссе R64, на полпути между Дилсвиллем и Босхофом.

На нем были радионаушники; пилоты «ройвалков» докладывали обстановку после облета своих секторов. Мазибуко один за другим вычеркивал квадраты на карте.

Неужели эта сволочь проскочила и сейчас уже за Босхофом?

Он покачал головой.

Невозможно. Он не мог уехать так далеко.

Они его возьмут. Даже если ему повезло, остается последнее средство. За Мафикенгом есть только две дороги, которые ведут к границе с Ботсваной. Всего две. И он их перекроет.

Но может статься, в этом уже не будет необходимости.

Сначала он испытал облегчение. «Орикс» сел именно здесь не потому, что они его заметили. И тут же им овладела досада из-за того, что он угодил в ловушку.

Он лежал под мостом рядом с мотоциклом, боясь пошевелиться. Слишком близко к нему стояли четверо хохочущих молодых солдат. Второй пилот тоже спрыгнул на землю и присоединился к бойцам; они начали «пускать блинчики» — швыряли в воду плоские камешки, считая, сколько раз камешек отскочит от поверхности воды.

Тобела узнал одного из солдат, молодого чернокожего парня. Сегодня утром он приставил винтовку к его голове.

Как они похожи на него двадцать лет назад! Молодые, совсем мальчишки — бодрые, задиристые. И как же им всем не терпится поиграть в войну!

Так было всегда. В течение многих столетий. Дети уходили на войну. Ван Герден говорил: в этом возрасте хочется показать, на что ты способен, оставить свой след в истории и получить возможность занять более высокое положение в иерархии.

Когда Тобела уехал из дома, он был еще моложе — ему было семнадцать. Он прекрасно помнил, как все было, как будто это было вчера. Он ехал в машине своего дяди, Сензени. Они ехали ночью. Квинстаун, Ист-Лондон, Умтата; и всю дорогу они безостановочно говорили о том, что его ждет. Сензени снова и снова повторял, что это — его право и его привилегия, почетная обязанность, что предки гордились бы им, что грядет революция, которая сметет несправедливость. Тобела прекрасно все помнил, но сейчас он уже не находил в своей душе прежнего огня, «бури и натиска»… Умом он понимал: да, все это было, но огонь угас. Остался только остывший пепел. На прощание, перед тем как он сел на автобус в Умтате, Сензени крепко обнял его. В глазах дяди стояли слезы. Тогда Тобела видел дядю в последний раз — неужели Сензени все знал заранее? Знал ли он тогда, что его собственная битва будет еще опаснее? Он работал в логове льва и рисковал гораздо больше… Может быть, Сензени потому так крепко обнимал племянника, что заранее предчувствовал, что погибнет на войне, которая шла дома?