t - Виктор Пелевин

«Впрочем, что это я, — подумал он. — Ариэль сливает остатки шутера, а я философию развожу. И думаю — какой в этом смысл? Да такой и смысл — пожилой гой-каббалист зарабатывает себе на скудный ужин… И с Олсуфьевым тоже всё ясно — это Гриша Овнюк сюжет вытягивал. Ариэль ведь предупредил… Но отчего я почти никогда не вижу всё так отчётливо, как в эту секунду? И, главное, почему я всё время принимаю эту свору за себя? Их мысли за свои? Их действия за свои поступки? Неужели это правда, что я — просто все они вместе? Нет, не может быть… Тогда я не мог бы узнавать их, когда они вторгаются в мою душу. Главное — никогда не упускать этой ясности взгляда, видеть их, видеть их всегда…»

Судя по долетавшим сквозь открытую дверь звукам, Аксинья всё ещё была в прихожей. Оттуда доносилась какофония скрипов, шорохов и постукиваний, которая длилась так долго, что Т. пришла в голову мысль о затянувшемся обыске в мелочной лавке. Нервное напряжение ещё сильнее обострило его мысль.

«Ведь правда, — думал он, — единственное, что я по-настоящему могу сделать, это постоянно возвращаться к трезвому наблюдению за собой. Моя единственная свобода в том, чтобы видеть, какой из злых духов захватил и ведёт мою душу. А ещё есть свобода этого не видеть, вот и всё „to be or not to be“. Следует постоянно напоминать себе, что я — не Ариэль, и не Митенька. И уж тем более не этот Пиворылов, хотя ему отчего-то отдают всё больше места… Никто из них не я. А кто тогда я? Не знаю. Но чего бы мне это ни стоило, я найду ответ…»

Наконец лёгкие шаги Аксиньи послышались в коридоре — она что-то напевала. Потом она позвала:

— Алексис!

Т. промолчал.

Дверь открылась, и Аксинья вошла в гостиную.

Увидев сидящего у стола Т., она остановилась, открыла рот от изумления и выронила свой алый ридикюль на пол.

Она была неузнаваема. От смешливой девчонки, встретившейся Т. на улице провинциального города, не осталось почти ничего — только глаза сверкали прежним зелёным блеском. Перед ним стояла молодая светская женщина в летнем шёлковом платье, с кулоном на низко открытой груди. Её волосы были подвиты и приведены в тщательный поэтический беспорядок.

— Лёва, — изумлённо выдохнула она. — Лёва… Не убивай!

Т. смущённо прокашлялся.

— Что такое ты говоришь… Кажется, до тебя дошли какие-то гнусные слухи?

— Левушка, — повторила Аксинья, — не надо!

— Всё так же глупа, — сказал Т. — Однако как похорошела…

Не спуская с него глаз, Аксинья прошла через залу и села на крохотную кушетку у стены.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— У нас с Олсуфьевым был разговор. Мы ведь с ним старые знакомые — ты, верно, знаешь. В общем, вышло так, что он оставил меня здесь, а сам уехал по важному делу. Оно затянется до вечера.

— Вы устраиваете дуэль? — вскричала Аксинья, широко открыв глаза.

— Нет, — улыбнулся Т., — не надейся.

— Поклянись, Лёва.

— Клясться не буду, поскольку не понимаю этого ритуала. Но обещаю, что дуэли между нами не будет. Однако к тебе есть вопросы по поводу…

— Только не надо упрёков, — перебила Аксинья. — Как, по-твоему, я должна была поступить, когда ты бросил меня одну у гостиницы — в этой мужицкой телеге, без средств к существованию?

— Я… — Т. даже растерялся. — Признаться, я об этом не подумал.

— Ах, не подумали, ваше сиятельство?

— Нет, — ответил Т. — Мне отчего-то казалось, что у тебя… Ну, как бы это сказать, своя жизнь, в которую мне не следует вторгаться слишком глубоко.

Аксинья зло засмеялась.

— Вот потому я и ушла от тебя к Алексису.

— Я не спрашиваю, почему ты сблизилась с Олсуфьевым. Это твоё личное дело. Но что ты говорила ему обо мне?

— Да ничего, собственно говоря, — пожала Аксинья плечами. — Его интересовала Оптина Пустынь, в которую ты порывался уехать на телеге. Я объяснила, что ты меня про неё спрашивал, а я наврала со страху, что это за лесом.

— Понятно. А что за подлый приём — переодеться крестьянской девчонкой и подкараулить пьяного человека?

— Тебя, Лёва, не поймёшь. Теперь уже и опрощение грех? И потом, среди мужчин высшего света считается хорошим тоном охотиться на невинных беззащитных девушек, совершенно не считаясь с тем, какова будет их судьба после соблазнения… Фаты вроде тебя даже придумали такую фразу — «в любви и на войне всё позволено…» Отчего же, Левушка, когда на ваше кобелирование вам отвечают чем-то симметричным, это сразу становится подлым приёмом?

На лице Т. выступили красные пятна.

— Положим, тут ты права. Но что это за книги, про которые все говорят? Особенно вот эта, я запомнил: «Моя жизнь с графом Т.: взлёты, падения и катастрофа».

— Лёва, людям надо зарабатывать на жизнь, — сказала Аксинья. — Не у всех есть усадьба на холме и белая лошадь с декоративным плугом.

Т. почувствовал, что краснеет ещё сильнее.

— Но где ты набрала материала на целых две книги? Какие взлёты и падения? Мы и вместе-то провели всего полчаса.

— Да, — ответила Аксинья, — это так. Но ведь всё зависит от яркости индивидуального впечатления. Пророк Магомет был взят на небо только на миг, а люди помнят об этом до сих пор.

Т. недоверчиво покачал головой.

— А фамилию мою почему взяла? Кто тебе позволил?

— Это не фамилия, а литературный псевдоним. Его каждый вправе выбирать сам. Но если бы ты был порядочным человеком, Лёва, то это была бы моя фамилия.

Т. почувствовал, что у него краснеет даже шея.

— И ты сама пишешь? Как такое возможно — я только до Петербурга доехал, а ты уже две книжонки тиснула? Ты бы и одной написать не успела.

— А я диктую, — сказала Аксинья. — Со мной работают две стенографистки. Потом машинистки перепечатывают, а я уже новой главой занимаюсь. Так можно книгу за неделю, и ничуть не устаёшь.

Она лучезарно улыбнулась.

Т. опустил глаза, увидел всклокоченные завитки своей бороды, нервно подрагивающую на колене исцарапанную ладонь — и вдруг почувствовал невыносимое отвращение к себе. Видимо, что-то отразилось на его лице — Аксинья испуганно выдохнула:

— Лёва, не злись!

— Да как не злиться, — сказал Т., — когда… Зачем ты газетам рассказала, будто я тебя топором хотел убить?

Аксинья широко раскрыла глаза.

— Затем, что это правда. Ты разве не помнишь? Как я от тебя в лес убегала?

— Помню, — ответил Т. хмуро. — Только не «убегала», а «убежала». Слово «убегала» подразумевает, что действие было многократным.