Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

Но Тит был сыном своего отца. Пока Нерон самозабвенно пел, путешествуя по Греции, Веспасиан все ближе продвигался к положению, в котором менее чем через десять лет революционизирует представление народа о первом гражданине Рима. Судьбы отца и сына были неразрывно связаны. Позднее комментаторы назовут поддержку Тита ключевым фактором в успехе Веспасиана, уникальном в истории принципата того времени. Прежде всего — и чаще всего — выгоду, в отличие от этого случая, получал сын, а не отец. Это была римская традиция, которая не должна нас чрезмерно заботить, потому что римляне верили в наследственность, передачу мастерства и отличительных качеств из поколения в поколение. Для них отцовство определяло будущее, будучи неизгладимой меткой и своего рода гарантией для сына. «Рождают храбрых храбрые; лишь отцов наследье — доблесть коней младых, быков; орлы жестокие не могут мирных на свет произвесть голубок»[262], — писал Гораций во время правления Августа.[263] При ретроспективном взгляде появляются основания верить, что успех короткого правления Тита объясняется размеренным проведением политики прежнего принципата, но это не могло продолжаться бесконечно. Самым ярким нововведением Тита была его манерная щедрость там, где Веспасиан проявлял скаредность. Но все это было делом будущего. В 67 году для отца и сына проблему представляла Иудея, а не Рим.

Тит командовал легионом. Ему было двадцать восемь лет, до этого он воевал в Германии и Британии. Он был дважды женат, один раз оставшись вдовцом, во второй разведясь с женой, Марцией Фурниллой из знатного рода, после разоблачения заговора Пизона и вскоре после рождения ребенка. Развод был вызван политическими мотивами, так как семья Фурниллы лишилась благосклонности Нерона. Источники указывают, что на этом этапе Тит не испытывал особой любви к дочке по имени Юлия (с 71 года она воспитывалась не отцом, а в доме своего дяди, Домициана). Не говорится в них и об эмоциональной привязанности супругов в обоих браках, что наводит на мысль об отсутствии чувств или, в лучшем случае, об ограниченном общении. В Иудее на протяжении трех последующих лет Тит добьется военной славы и известности, выйдя из тени своего отца. Он также завоюет любовь амбициозной, заботливой женщины одиннадцатью годами старше его. Одно заслужило ему рукоплескания, другое вызвало глубокое недоверие. История предпочла полностью изменить этот порядок. Темным пятном в ней остается осквернение святая святых иудаизма. Тем временем в театральных и оперных постановках во всем мире Тит до сих пор претендует на бессмертие. Его героизм, настаивает Светоний, проявляется в акте самоотречения, совершенном против своего желания и против желания любовницы. Как выразил это Расин, «Рим!.. Зачем я обречен любить и променять свою любовь на трон?».[264]

По правде говоря, лавры победы принадлежали (или должны были принадлежать) Веспасиану. Как мы знаем, он командовал пятидесятитысячной армией в Иудее и был опытным, искусным полководцем. Но Веспасиан избрал для себя более амбициозную кампанию. Когда отец Тита собирался стать новым правителем Рима (по утверждению Тацита, эту мысль внушил ему сын[265]), Тит остался в Иудее, чтобы завершить завоевание, присвоив себе трофеи и славу. В августе 69 года Муциан отправился в Рим во главе верной Флавиям армии. Он связал свою судьбу с Веспасианом, забыв прежнюю зависть, смягчив свою позицию благодаря обаянию и привлекательной внешности Тита. Целью Муциана было свержение Вителлия. В то же самое время Веспасиан с Титом совершили путешествие в Александрию. При необходимости Веспасиан собирался взять под свой контроль поставки зерна из Египта, обрекая на голод вителлианскую Италию, с тем чтобы вынудить ее сдаться.[266] Тит отправился дальше в Палестину. Здесь с помощью бывшего прокуратора Иудеи, Тиберия Юлия Александра, человека недюжинных военных способностей, он приступил к осаде укрепленного города Иерусалима.

Десятого августа 70 года от горящего факела римского солдата занялся пожар, уничтоживший Иерусалимский храм и способствовавший разграблению его сокровищ. Согласно иудейскому историку Иосифу Флавию, апологету Тита, этот не в меру усердный солдат действовал вопреки воле своего командира.[267] Более позднее классическое повествование Сульпиция Севера, навеянное, вероятно, несохранившимися отрывками из «Истории» Тацита, ставит под сомнение данное утверждение.[268] Когда истина невосстановима, источники не упоминают о раскаянии Тита, за исключением Светония, который приводит его слова на смертном одре о том, что ему не в чем упрекнуть себя, кроме одного поступка. Можно предположить, что он испытывал угрызения совести по поводу осквернения святая святых Иерусалимского храма и сожалел о жертвоприношении в честь римских штандартов, совершенном в тот же день на его территории, — это было двойное кощунство пламенем и кровью. Свидетельства Арки Тита, хотя она была возведена Домицианом после его смерти, обескураживают. В 70 году сгорел Иерусалимский храм. Его территория была залита кровью верующих. Стол хлебов предложения и его золотое убранство вынесли из храма на свет и отправили в Рим. Иерусалим, истощенный долгой осадой, более не сопротивлялся. Храм больше не восстановят.

В октябре и ноябре в палестинской Кесарии, затем в Бейруте Тит отпраздновал, соответственно, день рождения брата и отца. В обоих случаях Иосиф Флавий настойчиво утверждает, что торжества включали убийство нескольких тысяч пленников-иудеев, «которые погибали в поединках с дикими зверями или друг с другом либо их сжигали заживо».[269] Для современного уха это звучит отвратительно, но мнение римлян о зрелище измерялось только числом жертв. Подобно распорядителю, по колено в пепле и крови, Тит разделил свою славу с Веспасианом и Домицианом. Это был пример фамильного тщеславия Флавиев, пакт, заключенный за счет публичного страдания побежденных, приношение на алтарь семейных богов. Веспасиан, несомненно, одобрял эту политику. Вопреки тому, что пишет Иосиф Флавий, масштаб празднеств в честь дней рождений отца и брата не предполагает даже малейшей доли раскаяния. Именно этого следует ожидать от героя-победителя.

На следующий год Тит разделил с Веспасианом величайший триумф в римской истории. Процессия в честь победы в четырехлетней войне проходила по улицам столицы, а позади нее на веревках волокли Симона бар Гиора, предводителя восстания в Иудее, наказанного и униженного.[270] Несмотря на всю хвастливую символику уличного парада, Иудейская война не завершилась (ее закончит еще один родственник императоров, Флавий Сильва, который в 73 году штурмом возьмет Масаду, вынудив последний отряд повстанцев совершить массовое самоубийство). Главным из незаконченных дел Тита в этой кампании 71 года были отношения с иудейской царицей, которая приняла сторону Рима, воюя против своих соплеменников. Ее звали Береника.