Винтики эпохи. Невыдуманные истории - Антонина Шнайдер-Стремякова

– А зачем ты вынула его из связки?

– Я не вынимала!

– Раз такое дело, отдай мой новый гаманок с четырьмя ключами.

– Ка-акой такой новый гаманок? Ты мне ничего не давала!

– Ка-ак— не давала!? Неделю назад я доверила тебе на хранение ключи. В новом гаманке. Ты бросила его в эту хрустальную вазу. Здесь нет ключей! Куда ты их девала?

– Ты чего меня терроризируешь? – таращила Нина глаза, что, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. – Меня уже всю трусит.

От подобной наглости Лидию закачало, и она вышла. Пришла домой, успокоилась и решила ещё раз поговорить. Прошла всего неделя – не могла Нина забыть, что ей доверили ключи.

Дверь Нина не открыла. Сунув в её почтовый ящик записку «Не вернёшь ключи – обращусь в полицию», Лидия вышла прогуляться. Во дворе столкнулась с Татьяной.

– Ты куда такая – без лица? Кто тебя так? – узнав, что причина расстройства Нина, Татьяна удивилась. – Не может быть! Несколько дней назад она хвасталась, что ты ей доверяешь; что «честной, порядочной, в жизни ничего чужого не присвоившей» ты отдала на хранение ключи.

– Что-о?.. Хвасталась?.. Тебе-е?.. А мне говорит: никаких ключей я ей не давала. Ты от своих слов не откажешься?

– Зачем? Как было, так и скажу.

Прошёл день, прошло два – Нина молчала. Убедившись, что она дома, Лидия вызвала полицию. На звонки, стук и крики полицаев Нина не реагировала – притаилась. Однако, как только получила официальную повестку— реакция последовала тут же.

Вначале позвонил старший сын.

– Мама всё забывает. У неё начались странности, что были свойственны её тёте, переставшей узнавать собственных детей. Мы поищем ваши ключи.

– У неё не «странности», она по жизни такая. Зачем, зная, что я переживаю потерю ключей, она пять лет назад присвоила их и всё это время держала у себя? Зачем вынула ключ от мусорки? Зачем отдала его только на другой день? Зачем присвоила ключи уже в новом гаманке? За что она мне мстит?

– Поверьте, я вам сочувствую, нам с нею тоже тяжело. Мы вас не оставим.

На следующий день позвонил младший сын:

– Я с мамой сейчас в больнице. Поискал ваши ключи, но не нашёл.

– Давайте поговорим с нею в вашем присутствии, – предложила Лидия.

– Это невозможно.

– В таком случае, пусть объясняется с полицаями – скажет, зачем устроила эту канитель.

После чего начались концерты Нины. Её «трусило»; она клацала зубами, заикалась; звонила Татьяне, чтобы та вызвала «скорую»; жаловалась врачам, что её донимает соседка. В первый приезд «скорой» Нину выкатили в кресле – из больницы, однако, вернулась в тот же день самостоятельно. Во второй раз её вывели под ручки. В конце концов, и под ручки перестали выводить – выходила на своих ножках. Весь двор был вовлечён в спектакль «Нина и скорая».

Лидия не сомневалась, что Нина имитирует болезнь, что её «трусит» от страха ответственности, но зачем присвоила ключи пять лет назад, а теперь ещё и новую связку, разум отказывался понимать.

Вспоминались хмыкания Коли, думалось о причине его инсульта. Напрашивалась аналогия с вампирами… Разница в том, что они питаются кровью, а Нина – повышенным вниманием к собственной персоне. Всех, кто был к ней безразличен либо не согласен, она доводила до стресса, опасного для сердечников, каким Коля и был. А стресс, что пережила Лидия, был платой, что не пела ей дифирамбы.

Вскоре снова позвонил младший сын:

– Я ещё раз осмотрел все углы. Ключей нет. Может, вам помощь нужна?

– Не нужна мне помощь – верните ключи. Она растоптала моё доверие, в душу плюнула.

– Давайте я деньги вам дам – купим новый замок.

И Лидия согласилась. Ей вставили новый замок, и она написала в полицию, что просит закрыть дело. В тот же день Нину перестало «трусить», а двор – оглашаться воем сирен.

* * *

Ка-ак, вам не встречалась «честная, порядочная» Нина Свихрева? Её встречали и продавцы в магазинах, и проводники в поездах, и стюардессы, и случайные люди на улицах, и даже служители кладбища. Она и пережила всех – даже сыновей.

По-гоголевски грустно: жизнь убивают мелочи жизни…

Успехом у женщин высокий, стройный, шевелюристый Иван пользовался и в пятьдесят. Директор большого завода, он родился в рабочей семье в Тюмени, однако высшее образование получил в Москве. О себе был высокого мнения и в глубине души считал, что Тося, простушка со средним образованием, на которой он женился по настоянию родителей, ему не ровня.

Родив шестерых детей, Тося видела смысл жизни в детях и служении мужу. Любила она его беззаветно – была и домработницей, и домашним секретарём-менеджером. Её преданность Иван чувствовал кожей и потому всем любовницам отвечал коротко:

– У меня обязательства перед Тосей.

Подобная фраза отрезвляла решительных и меркантильных— тех, кто претендовал на квартиру, машину, статус. Надолго привязывались лишь те, кто искал того, в чём Бог Ивана не обидел, – секса. Но случилось так, что он потерял голову, и «обязательства перед Тосей» отошли-отодвинулись. И виной тому стала сдобная 40-летняя Анна, всё ещё стройная и кокетливая. Жила Анна в пригороде, и он каждый день бывал у неё. Домой, к жене и выросшим детям, возвращался поздно и сразу же отправлялся спать.

По гороскопу лев, он, тем не менее, оставался львом и в жизни – оберегал семью. Тося это ценила. Усталость мужа объясняла занятостью на общественной работе, и деловые бумаги, что приходили по электронной почте, подносила на подпись утром.

Мысли о любовнице преследовали его, как наваждение. Он обрывал их усилиями воли, однако после рабочего дня машина мчала его к Анне – той, с которой становился молодым и сексуальным. В конце концов, он набрался мужества, усадил против себя после утреннего завтрака жену, что по привычке мыла и скребла на кухне, выдержал паузу и придал голосу доверительный тон:

– Тося, ты хорошая мать, хорошая жена. Я ценю и уважаю тебя, но, прости, ничего не могу с собой поделать, полюбил я – ухожу… С собой возьму только машину и кое-что из одежды. И тебе, и детям буду помогать, если возникнет необходимость. Мой телефон ты знаешь, – встал, вышел с камнем на душе, сел в машину и на максимальной скорости выехал со двора.

Тося продолжала сидеть – от удара в спину не было сил подняться. «Ловелас, старый ловелас», – мысленно обругала она его вдогонку, понимая, что это её, бабий, конец: впереди маячила пустота. В последнее время у них редко случалась близость, но он был рядом – его присутствие наполняло жизнь смыслом. Для него убирался дом, для него готовилась еда, для него оставалась она опрятной и чистой, для него продолжала много читать, так как в гостях, когда речь заходила о русской и зарубежной классике, он адресовал всех к её эрудиции и компетенции: «Надо спросить Тосю», «Моя Тося знает». И она поддерживала этот статус начитанной дамы – не столько для себя, сколько для него.