Битвы третьего рейха. Воспоминания высших чинов генералитета нацистской Германии - Бэзил Генри Лиддел Гарт

Перед домом, где всегда проходили эти совещания, я заметил группу генералов, направился к ним и доложил о прибытии генералу Гудериану, недавно ставшему начальником Генерального штаба. Он не пожал мне руку. Кейтель и остальные стояли молча. Гудериан громко заявил: «Не понимаю, как вы осмелились здесь появиться после всего, что произошло на западе». В ответ я показал ему телеграмму с приказом явиться на доклад. В этот момент к нам подошел офицер СС и сообщил, что фюрер все-таки решил принять участие в совещании. Через несколько минут мы увидели Гитлера. Он медленно и устало шагал через лес в сопровождении пяти или шести человек.

Повернувшись ко мне, Гудериан мрачно изрек: «Вот и докладывайте лично фюреру». К моему немалому удивлению, Гитлер встретил меня приветливой улыбкой. «Знаю, вам пришлось изрядно натерпеться на западе. Авиация у союзников на высоте, этот факт нельзя не признавать. Я хочу поговорить с вами после совещания».

Когда совещание закончилось, Гудериан сказал: «Заходите ко мне, поговорим о делах на Восточном фронте». Но я ответил, что они меня не интересуют, во всяком случае в настоящий момент. Затем я имел десятиминутный разговор с Гитлером, который снова был удивительно приветлив.

Когда я вышел, оказалось, что генералы в полном составе ждали меня в коридоре. Всех интересовал только один вопрос: что сказал фюрер. Я ответил, что он был исключительно дружелюбен. После чего генералы тоже стали всячески демонстрировать свое дружеское расположение, а Кейтель даже пригласил меня на чашку чая. Я ответил, что собираюсь в тот же вечер уехать домой, и добавил, что уже два года не проводил отпуск с женой и детьми. На что Кейтель тут же заявил, что это невозможно. Последнее меня очень удивило, поскольку всего лишь несколько минут назад фюрер лично позволил мне ехать домой. По окончании отпуска я должен был вернуться в распоряжение фельдмаршала фон Рундштедта и принять под командование армейский корпус на западе. Кейтель попросил меня подождать полчаса и отправился к фюреру. Выйдя от него, он отпустил меня.

В беседе Кейтель упомянул фон Клюге и сказал, что располагает документальными доказательствами его предательской деятельности. Кейтель сказал, что есть радиоперехват передачи из штаба союзнических войск, в которой содержится приказ вступить в контакт с фон Клюге. «Поэтому фельдмаршал так долго отсутствовал в тот день под Авраншем», – добавил он. Я ответил, что его подозрения абсолютно беспочвенны и несправедливы и что единственной причиной задержки фон Клюге была бомбежка, из-за которой он был вынужден провести несколько часов в укрытии, откуда не мог связаться со своим штабом, поскольку его рация была повреждена. Не приходилось сомневаться, что Кейтель не поверил ни одному моему слову.

Перед отъездом я нанес визит Йодлю. Не подав мне руки, Йодль заявил: «Устроенное вами шоу на западе вряд ли можно назвать хорошим». Я решил не оставаться в долгу и ответил, что Йодль вполне мог приехать и лично оценить ситуацию. Кстати, он был крайне удивлен, узнав, что я еду в отпуск.

От Йодля я вернулся в поезд Кейтеля, чтобы забрать багаж. Ординарец, доставивший по моей просьбе бутылку кларета, с улыбкой спросил: «А вы знаете, что на том же месте, где вы сидели во время завтрака, в последний раз сидел полковник Штиф?» И я почувствовал, что мне, скорее всего, фантастически повезло. Даже находясь дома в Марбурге, я еще долго вздрагивал от каждого телефонного звонка. Успокоился я, только вернувшись на фронт и приняв под командование новый корпус.

С тех пор и до самого конца войны мы чувствовали, что над нашими головами сгущаются тучи подозрения. В марте 1945 года, когда я командовал армией в Голландии, из штаба вермахта неожиданно поступила телеграмма, предписывающая мне немедленно сообщить о местонахождении моей семьи. Это звучало как открытая угроза – создавалось впечатление, что мои близкие будут взяты в качестве заложников. Взглянув на карту, я убедился, что американцы уже подходят к Марбургу – примерно в 60 милях от него. И я не ответил на телеграмму, заключив, что моя семья будет в большей безопасности с американцами.

* * *

После июльских событий 1944 года немецкие генералы нередко обсуждали между собой, следует ли им вступить в контакт союзниками. Именно об этом думал фон Клюге в ночь, когда считал Гитлера мертвым. От этого шага генералов удержали следующие причины:

1. Все они давали клятву верности фюреру. (Они утверждали: «Мы присягали на верность фюреру. Если он мертв, значит, и клятва больше не действует. А если жив?»)

2. Население Германии не знало правды и не одобрило бы действия, направленные на установление мира.

3. Войска на Восточном фронте могли бы упрекнуть своих западных соратников в предательстве.

4. Генералы опасались, что история заклеймит их, как предателей своей страны.

Мрачным туманным утром 16 декабря 1944 года немецкая армия нанесла удар в Арденнах, который оказался совершенно неожиданным для союзников. Американские и английские генералы пребывали в уверенности, что немцы уже не смогут собрать силы для наступления. Сюрприз оказался тем более неприятным, что немцы сумели прорвать американский фронт в Арденнах и угрожали отрезать армии союзников друг от друга. Тревога царила повсеместно. Высказывалось мнение, что немцы могут дойти до побережья Канала и устроить второй Дюнкерк.

Это была последняя авантюра Гитлера – самая безрассудная из всех.

Хотя с немецкого конца телескопа все выглядело по-другому. Наступление, конечно, было долгожданным шансом, но было произведено в обстановке ужасной неразберихи. Союзники назвали его «наступлением Рундштедта», и любое упоминание об этом неизменно действовало на фельдмаршала как красная тряпка на быка. Фон Рундштедт с самого начала не испытывал никаких иллюзий относительно перспектив разработанного плана. В действительности он не имел к этой операции почти никакого отношения. Ему не удалось отговорить Гитлера от нее, поэтому он устранился, предоставив Моделю право действовать на свое усмотрение.

Решение о наступлении было принято лично Гитлером, он же составил стратегический план, который был бы воистину превосходен, если бы Германия все еще обладала достаточными силами. В этом случае у немцев были бы все шансы на успех. Тем, что в самом начале был достигнут впечатляющий успех, немцы обязаны тактическим решениям, предложенным молодым генералом Мантейфелем, которому в ту пору едва исполнилось сорок семь лет. Он же убедил Гитлера согласиться. Фюрер ни за что не стал бы слушать аргументы убеленных сединами генералов, которым не доверял, но к молодым людям и новым идеям относился с пониманием. Он считал Мантейфеля одним из своих личных открытий.

Первоначальный успех был достигнут также и благодаря величайшей секретности, которой была окружена подготовка. Тайна охранялась столь тщательно, что это временами мешало. Отсутствие информации явилось причиной неразберихи, уменьшившей шансы на успех атаки. Но еще задолго до того, как план окончательно провалился, Гитлер заявил о необходимости продолжения атаки любой ценой, наложив вето на отступление. Если бы союзники двигались хотя бы немного быстрее, немецкие армии вполне могли оказаться в ловушке. Но, даже избежав столь печальной участи, они оказались изрядно потрепанными. Понесенные в Арденнах потери оказались роковыми для перспективы организации продолжительной обороны Германии.