Московская сага. Война и тюрьма - Василий Аксенов

– Ты слышишь, Никита? Он знает больше, чем хочетзнать! – восклицала Вероника. Странное чувство превосходства над этимипроклятыми, вездесущими, всю жизнь испоганившими органами кружило ей головубольше, чем выпитое шампанское.

Никита грубовато, уверенно хохотнул, хлопнул кузена поплечу:

– У меня, на Резервном фронте, Нугзар, ты будешь знать ровностолько, сколько захочешь.

Дверь за ними закрылась. Минуту или две Нугзар стоял воцепенении. Ошеломляющие мысли – о смене хозяина, о переходе под защитумиллионной массы войск – проносились в его голове.

* * *

Был третий час ночи, когда Никита и Вероника вышли изСпасских ворот Кремля и пошли по диагонали через Красную площадь. В небедвигались тучи, мелькали звезды, иногда являлась луна, размаскировываязатемненный город. Воздушными путями летели не только бомбардировщики,подступала еще и зима. Пока еще сухой морозной осенью цокали по каменноймостовой бальные туфли, стучали маршальские каблуки.

«Наверное, воображает, как будет здесь на ворошиловском конепринимать парад, – с неожиданной злостью подумала Вероника о муже. –Победитель Никита! Все в порядке, все подчиняются, ничего не боюсь, наступаю!Две ППЖ исправно исполняют свои функции, одна полевая-походная, другаяпаркетно-парадная! Сейчас вот скажу тебе, Александр Македонский, что подаю на развод!»

В огромном пространстве вокруг было пустынно, не спалитолько стража вокруг Кремля и зенитчики, да иногда проезжали машины сразъезжающимися гостями. За стеклами поворачивались к маршальской четеудивленные лица.

– Знаешь, Ника, со мной что-то неладное происходит, –вдруг произнес Никита.

– С тобой, по-моему, все только очень ладное в последнеевремя происходит, – холодно откликнулась Вероника.

Он доверчиво и как-то очень по-юношески взял ее под руку:

– Нет, в человеческом смысле неладное. Я превратился вкакую-то командную машину. Бросаю в прорыв дивизии, выдвигаю на заслон корпусаи так далее. Люди для меня стали просто гигантским набором пешек. Процентыпотерь, проценты пополнений. Недавно в Ставке я отстоял свой план наступления испас тем самым не менее тридцати тысяч жизней... Это хорошо, ты хочешь сказать?Да, но ты пойми, что я уж только задним числом, мимолетно, подумал об этихжизнях, а главное-то для меня было – подтвердить эффективность моего плананаступления! Конечно, я понимаю, что другим командующий группы армий и быть неможет на этой войне, но я иногда хватаюсь за голову – да почему я должен бытьтаким, почему такое выпало на мою долю? Во мне всегда все человеческое быложиво, даже в лагере. Теперь – засыхает...

Вероника, не отрываясь, смотрела сбоку на маршала, а тотвыговаривал все это, ни разу на нее не взглянув, как будто все этовыговаривалось и вслух, и в уме впервые, как будто он лихорадочно старается неупустить этой возможности выговориться, то есть возможности побыть наедине сединственным мыслимым собеседником при таких откровениях. Ну и, конечно, комуже ему еще все это выговаривать, не пропиздюхе же Таське! Бедный мой мальчик,вдруг подумала она о нем. Сволочи, грязные красные, что вы с нами сделали?

– Сердце, понимаешь, Ника, как будто покрываетсямозолями, – продолжал он.

Бедный мой мальчик, которому я когда-то сумками таскалапузырьки с бромом из аптеки Ферейна. Говорили, что бром снижает потенцию, но заним этого не замечалось. Наоборот, после брома он меня мучил без конца. Бедныймой мальчик, помнит ли он свои кронштадтские кошмары?

Никита продолжал, будто отвечая впрямую на ее мысли:

– Это ужасное чувство, Ника, когда все рубцуется. Я потерялсвои старые страхи, угрызения совести... помнишь мои кронштадтские кошмары?..Они больше не посещают меня...

– Бедный мой мальчик, – проговорила она.

Он, потрясенный, остановился. Луна в это время вышла из-затуч и освещала шишастую темную глыбу Исторического музея, делая его похожим наотрог Карадага в восточном Крыму, где когда-то они познакомились с Вероникой.Ее отец, шумный московский литературствующий адвокат, с альпенштоком,возглавлял горные экспедиции с плетеными корзинками для пикников. В горахзасиживались до темноты, до луны. Там он и загляделся в ее юное лицо, освещенноелуной. Вот и сейчас перед ним ее лицо, освещенное луной... и она называет его«мой мальчик»... «Мой бедный мальчик», – говорит она человеку, которомуподчиняется миллион вооруженных мужиков, планы которого пытаются разгадать вOberkommando des Heeres[11]в ставках «Вервольф» и «Волчьелогово»... Моя бедная девочка, мать моих детей... Ничто не оторвет меня оттебя...

* * *

Он не сказал ни слова, но она поняла, что с ним произошло вэтот момент что-то очень значительное, размыв какой-то ком слежавшейся грязи.Они пошли дальше еще медленнее, взявшись за руки, как дети. Спустились кМанежной, миновали гостиницу «Москва» и собирались уже пересечь Охотный ряд,когда вдруг, неизвестно откуда, явился перед ними вытянувшийся в стрункуадъютант Стрельцов.

– Разрешите обратиться, товарищ маршал? Какие будутраспоряжения до утра? Самолет прикажете отменить?

Вероника оглянулась и увидела медленно приближающуюся группуофицеров. Очевидно, они следовали за командующим от самых ворот Кремля.Подъехали и остановились «виллис» и два «доджа», заполненные градовскими«волкодавами». Словом, группа сопровождения не дремала во время луннойпрогулки.

– Какая у вас деликатная свита, Никита Борисович! –засмеялась маршальша.

Офицеры заколыхались в ответных улыбках. Ба, да тут знакомыевсе лица: и зам по тылу Шершавый, и личный шофер, дослужившийся уже до третьейофицерской звездочки Васьков, и две-три персоны из Особой Дальневосточной,кажется, Бахмет, кажется, Шпритцер, а самое замечательное состоит в том, что вгруппе шествует, успешно соревнуясь в росте, в округлости груди и взначительности лица с генералом Шершавым, не кто иной, как бывшийсеребряноборский участковый, ныне капитан Слабопетуховский. Никита явноокружает себя своими собственными «органами».

– Слабопетуховский, и вы здесь?!

– Так точно, Вероника Александровна! Обрел смысл жизни подфлагами Резервного фронта и лично маршала Градова, а точнее, в АХУ штаба; квашим услугам!

Никита выглядел немного смущенным, и понятно почему: коготеперь этим людям называть хозяйкой? Быть может, впервые они видели его всостоянии нерешительности: отменять ли ночной полет к фронту?

Она положила ему ладонь на щеку:

– Не верь своим мозолям, Китушка, ты все такой же. Когдатебя теперь ждать?