Когда мы верили в русалок - Барбара О'Нил

Хавьер чертыхается себе под нос.

– И ты там находилась?

– Я была в доме, но, как только затрясло, выскочила на улицу. Всегда говорят, что во время землетрясения нельзя оставаться в помещении, вот я и побежала к дороге. Меня сбило с ног. Я лежала на животе, прикрывая голову руками, и ждала, когда все закончится.

– Pobrecita[34]. – Он касается моей спины. – Ты, наверно, была вне себя от страха.

– И да, и нет. Я была напугана, но также знала… – я невесело смеюсь, – …будучи повернутой на учебе, что толчок обычно длится не больше тридцати секунд, и сосредоточилась на своих впечатлениях. Думала, надо же, как удивительно: глыбы грунта наползают друг на друга.

Хавьер сверкнул улыбкой.

– Правда, я поняла, что землетрясение это мощное, и попыталась оценить его магнитуду по шкале Рихтера. Решила: никак не меньше семи баллов. Или, может быть, даже восемь, а это большая редкость.

– И твоя оценка оказалась верной?

– Да. – Официант приносит нам основное блюдо, и я отклоняюсь назад, давая ему возможность поставить его перед нами. – На самом деле толчок длился пятнадцать секунд, и, по официальным данным, его магнитуда составила шесть и девять десятых балла. И было еще семьсот сорок пять повторных толчков.

От тарелок поднимается упоительный аромат – дух земных радостей. Сочный жареный цыпленок с большим блюдом овощей, моркови, нашпигованной фетой, салатом из помидоров, риса с чечевицей и шпината источают запах всего здорового и домашнего, что есть на свете, и я едва ли обращаю внимание на то, как официант убирает пустую посуду, заново наполняет наши бокалы и опять исчезает.

– Позволь мне. – Я беру нож и отрезаю от цыпленка по кусочку для себя и Хавьера. Мы набрасываемся на овощи, а потом, словно марионетки, управляемые с помощью одной и той же струны, кладем руки на колени и замираем. Пусть не в молитве, но, безусловно, из чувства благодарности.

– Необыкновенно, – выдыхаю я.

– Да, – соглашается со мной Хавьер.

Мой отец, сидя напротив нас за столом, отрывает от цыпленка лакомый кусочек, пробует его на вкус и одобрительно кивает.

Мы снова принимаемся за еду.

– В детстве я любил читать про бедствия и катастрофы, – признается Хавьер. – Помпеи, «черная смерть», инквизиция.

– Веселенькие темы. – Я смакую ломтик моркови. – Подробности помнишь?

– Конечно. В семьдесят девятом году при извержении Везувия тепловой энергии выделилось в сто тысяч раз больше, чем при взрыве атомной бомбы, сброшенной на Нагасаки…

– В сто тысяч раз? – скептически повторяю я.

Хавьер поднимает ладонь в клятвенном жесте.

– Клянусь. Из жерла вулкана вырвалось раскаленное облако из камней и пепла. Оно поднялось на высоту тридцати километров и убило на месте две тысячи человек.

– Ты там был?

– М-м. Это странное и жуткое место. – Он помолчал, глядя на томаты. – Объедение. Ты их попробовала?

– Да. А ты рис ел?

Он кивает, зубьями вилки с восхищением перемещая на тарелке кусочки курицы и гарнира.

– Мигель хвалил этот ресторан, но я даже не ожидал, что здесь… настолько великолепная кухня.

На меня накатывает волна эмоциональной усталости. Мне хочется сбросить с себя бремя поисков сестры, бремя прошлого и смотреть только вперед. Хочется – это желание возникает внезапно – приходить с ним сюда много раз, на протяжении многих лет. Я почти представляю, как мы с ним, постаревшие, сидим на этом самом месте через десять-двадцать лет. В его волосах серебрится седина, но длинные ресницы все так же обрамляют чудесные темные глаза, и он ест, как сейчас – с благоговением.

Остынь, Бьянки, урезониваю я себя и меняю тему разговора.

– Мигель – брат твоей бывшей жены?

– Теперь он – мой брат. То ведь было очень давно.

– Он часто выступает вместе с тобой?

– Нет. – Хавьер склоняет голову. – Мы с ним… вращаемся в разных кругах.

Теперь улыбаюсь я.

– Скромничаешь, да?

– Возможно. – Он передергивает плечом.

Я кладу себе еще моркови и прошу:

– Расскажи про свою бывшую. Вы долго были женаты?

– Нет-нет. Мы были молоды, когда познакомились. В постели все было очень хорошо.

Во мне пробуждается жгучая ревность. Странно. Обычно ревность мне не свойственна.

– Я уверена, что любой женщине с тобой в постели хорошо. – Я хотела произнести это легко и непринужденно, и лишь когда слова слетают с языка, понимаю, что получилось наоборот.

Взгляд его вспыхивает.

– Благодарю за столь любезный комплимент, – говорит он тихо, – но, к сожалению, это не всегда так. Партнеры должны подходить друг другу физически и эмоционально, иначе… – Он пшикает, разводя руками.

Я киваю, делая вид, будто не чувствую, что у меня на щеках проступил румянец.

– Мы поженились и поначалу жили душа в душу. Ей нравилось путешествовать со мной, нравились толпы народа и слава.

Я кладу в рот еще один кусочек сочного пряного цыпленка.

– М-м.

– В конце концов, думаю, она заскучала по обычной жизни. Дети, собака, летними вечерами – прогулки на городскую площадь, чтобы пообщаться с друзьями.

– Хорошая жизнь.

– Для кого-то – да.

– Не для тебя.

– В ту пору – нет. Давно это было.

– А теперь?

– Теперь? Нужна ли мне такая жизнь?

– Такая жизнь, – пожимаю я плечами. – Та женщина.

Хавьер чуть сощуривает глаза.

– Та женщина – нет. А жизни такой иногда хочется. – Он берет ломтик хлеба. – Ты не производишь впечатления ревнивицы.

– Я не ревнива, – отвечаю я и добавляю: – Обычно.

– Мы с ней давно развелись. Мой брак для меня теперь все равно что роман, который я когда-то читал.

На столе жужжит мой телефон, я в тревоге смотрю на него.

– Эсэмэски мне пишет только мама, а там сейчас глубокая ночь.

– Да, конечно.

Я переворачиваю телефон экраном вверх. Нужно договориться, где мы завтра встречаемся.

Внутри меня бушует лава, и я думаю про Помпеи.

– Забыла, что дала сестре свой телефон, – объясняю я, снова переворачивая аппарат лицом вниз.

– Ответь. Я не возражаю.

Я качаю головой, накрывая телефон ладонью, словно отказываюсь впускать Джози в свою жизнь. Я слишком долго ее ждала.