Темная душа: надо память до конца убить - Ирина Павловна Токарева

– Взлетела. Я птица.

Она залилась смехом.

– Спускайся! – он не сводил с нее восхищенных глаз, – Я помогу тебе. Только ради Бога, будь осторожна.

– Лови!

Он не успел опомниться. С коротким криком девушка прыгнула прямо на него. Бойс еле сумел поймать ее в объятия. Они упали и покатились по траве. Катриона оказалась сверху, сильно прижавшись к нему бедрами, приподнялась на локтях. Сверкающий каскад пахнущих яблоней волос скрыл от него весь мир.

– Пойдем, – шепнула девушка, щекоча горячим дыханием его шею.

– Я твой, Катриона, – Бойс крепче сжал притиснувшего к нему эльфа, боясь, что волшебное существо обманет его и сбежит, растаяв в воздухе.

Он упивался наслаждением, держа ее в руках. Она цвела и благоухала, лежа рядом с ним на узкой кровати, той самой, что приютила их впервые.

«Милле?.. Лондон?.. Братство… Кто это? Где это? Я не знаю ничего подобного. Они мне незнакомы, – думал Бойс, обжигаясь о гладкую русалочью кожу, – Что мне они…, что мне весь мир, пока я касаюсь этого живого чуда? Гори все синим пламенем».

Нет, она не была безумна. Он убеждался в этом вновь, принимая ее пылкие поцелуи. Лежа дома в кровати, он вспоминал их первый раз. Эти горячие воспоминания казались ему плодом больного воображения. Но нет, ее страсть ему не привиделась…

Бойс оторвался от девушки, лег рядом, глядя на тонко прорисованный в полутьме профиль.

– Я люблю тебя, Катриона.

– Любишь… Тристан любил белокурую Изольду.

– Да. Я рассказывал тебе о них. Помнишь?

– Помню, Бойс. Катриона помнит, – ее ресницы задрожали, обнаженная грудь поднялась в глубоком вздохе. – Хладен над водой туман. Лист в оранжевой кайме. Застели плащом, Тристан, наше ложе на траве.

Бойс сел. Не в первый раз Катриона заговорила стихами. Обычно они казались ему чем-то вроде ее шутливого каприза. Но сейчас все было иначе. Голос девушки понизился от насыщенного чувства. По коже у него пробежали мурашки.

– Распростерлись небеса серым свадебным шатром. Я в твоих руках, Тристан, забываюсь долгим сном.

Бойс осторожно встал, взял со стола блокнот и раскрыл его. Она лежала, запрокинув голову, погруженная в мечты, образы, слова и не замечала его.

– Песни вереска тихи, – продолжила Катриона после долгой паузы. Бойс стал записывать, – над холмом горит закат. Мы уснули у реки. Сотни тысяч лет назад…

– Дальше, Катриона, расскажи дальше…

– Эхо дальних диких стран и родной ирландский брег. Обручили нас, Тристан, повенчали нас навек.

«Прекрасная маленькая поэтесса. Лесная колдунья. Сколько лет ты живешь на свете? Родилась вчера? Или знала Тристана, была его Изольдой, сидела на троне, увенчанная короной, приветствовала верных своих, восхищенных вассалов. С незапамятных времен ты идешь по лесам. Делишься своим горем и счастьем с простым смертным».

– Пролегла тропа в песках. Долог путь и края нет. Гонит нас вперед тоска. Горе нам спешит вослед.

Бойс писал. И рисовал – перед ним лежала белокурая Изольда, королева Корнуолла, лишенная роскоши и причитающихся ей почестей. Красота была ее единственной регалией. Единственным достоянием был он, влюбленный в нее Тристан.

Месяц он жил в плену ее очарования. Катриона уводила его прочь от знакомых мест. Уводила далеко, где пустынно, где обитают дикие звери и подобные ей сказочные существа. Обветренные соленые скалы. Мягкий мох, звериные тропы в нем. Ледяной ручей, ее летучий шепот. Древнее колдовство.

Он не в силах был очнуться от дивного сна. Возвращался и смотрел на привычный мир чужими, ее глазами. Ему хотелось назад.

Ночью наступало время раскаяния – он плакал и просил прощения у распятия над кроватью. Утром беспокойный дух возвращался в истерзанную бессонницей телесную оболочку. Бойс уходил, избегая смотреть на мать. Он был истощен.

– Не заболел он у тебя случаем? – спросил Элеонору вернувшийся из поездки муж после семейного ужина, подождав, пока Бойс выйдет из-за стола. – К еде едва притронулся. Сам на себя не похож. Бледная тенью, а не человек.

– Он рисует, Рэйналд, – Элеонора отвела глаза, – Джон уехал и бросил свою работу. Теперь Лайонел пишет его картину, вкладывает всю дущу. Без ложной скромности скажу, картина фантастична. Пойдем, я ее тебе покажу.

МакГрей долго стоял в комнате сына и смотрел на деву, изображенную на холсте.

– Пусть рисует, не отрывай его, – дрогнувшим голосом произнес этот мало подверженный романтике субъект, – Пусть допишет картину. Cообщи ему невзначай, что свадьба откладывается до осени. Невеста заболела. Хотел отправить его к ней с визитом вежливости. Но теперь передумал, пусть сидит здесь и занимается делом. Вижу, у него получается. Пойдем.

– Пойдем, – Элеонора собралась уйти. Но Рэйналд не шелохнулся.

– Неужели эта сумасшедшая девочка настолько прекрасна, Элеонора?

– Более того. Живой ангел.

«Как бы ангел не погубил его», – хотел сказать он жене, но забыл. При виде картины из головы вылетало все.

Ангел между делом действительно губил юного художника. И днем, и ночью образ девушки не оставлял Бойса, поэтому расставшись с Катрионой у камня и вернувшись домой, он упоенно рисовал, давая выход воспоминаниям и фантазиям, забывая о сне, еде, отдыхе. Подобный образ жизни не мог на нем не сказаться.

– Хозяйка! – Харриет без стука ворвалась в будуар леди МакГрей. Встала, ловя ртом воздух.

– Что? – Элеонора уронила щетку для волос.

– Там… там… – кухарка указала на дверь трясущимся пальцем.

Элеонора подбежала к ней, схватила за плечи и, что есть сил, тряхнула:

– Говори!

– Мальчик, миледи…

Элеонора выскочила из комнаты и помчалась по коридору. Вбегая в комнату Бойса, увидела его распростертым на полу. У распахнутого окна стояла освобожденная от простыни картина. Рядом валялись кисти, палитра, на которой Бойс разводил краски. Ясно, он рисовал и вдруг упал.

Элеонора рухнула на колени рядом с сыном.

– Сынок! – его лоб был покрыт испариной, тяжелая голова выскальзывала из ее пальцев. – Сынок!

Она легонько ударила его по щекам.

– Он не реагирует, миледи! – заплакала от дверного проема Харриет, – Я пробовала. Он умер.

– Замолчи! – Элеонора нащупала на его шее пульс. Нитевидный, едва ощутимый, но он был. Сердце билось. – Помоги мне переложить его на кровать. И беги за кучером.

Вместе, едва не надорвавшись, они уложили юношу на кровать. Харриет убежала. Своим платком Элеонора отерла осунувшееся лицо сына, расстегнула рубашку на груди, сняла с него обувь.

– Не смей, сынок, – сказала она спокойно, – я предупреждала тебя, что второго раза не переживу. Нам не нужны ни болезнь, ни смерть.

– Он у вас крайне истощен, леди МакГрей, – объяснил доктор, которого к ночи привезли из самого Инвернесс. – В чем причина, говорите? Судя по состоянию организма – несколько недель без сна, скудная пища,