Красный, белый и королевский синий - Кейси Маккуистон

Алекс отворачивается от него и пошатывается так, словно ему влепили пощечину.

– Ладно, – произносит он. – Знаешь что? Плевать. Я ухожу.

– Хорошо.

– Я уйду, – говорит он, повернувшись и наклонившись к Генри, – когда ты скажешь мне уйти.

– Алекс.

Теперь он стоит вплотную к Генри. Если сегодня вечером ему и разобьют сердце, то он заставит Генри набраться мужества и сделать все правильно.

– Скажи, что все кончено. Я сяду на самолет и улечу. Вот и все. А ты оставайся здесь в своей башне, чтобы влачить свое жалкое существование, и напиши об этом целую книгу гребаных грустных стишков. Плевать. Просто скажи это.

– Да пошел ты, – говорит Генри. Его голос срывается, и он хватает Алекса за воротник, а Алекс понимает, что будет любить это упертого говнюка вечно.

– Вели мне уйти, – требует он с тенью улыбки на губах.

Алекс чувствует все даже прежде, чем это происходит, – Генри отталкивает его к стене, дико и отчаянно прижимаясь к его губам. Слабый привкус крови расцветает на языке, и он улыбается, открываясь навстречу, впиваясь в рот Генри и хватая его за волосы обеими руками. Генри стонет, и Алекс ощущает дрожь во всем теле.

Они держатся друг за друга, стоя у стены, пока Генри не поднимает его с пола и не отшатывается назад, к кровати. Упав на нее, Алекс подпрыгивает, и Генри встает над ним, чтобы отдышаться, вперив в него свой пристальный взгляд. Алекс отдал бы все, чтобы узнать, что происходит в его чертовом мозгу.

Внезапно он понимает, что Генри плачет.

Алекс сглатывает ком, вставший поперек горла.

Дело в том, что он не знает ничего. Он не знает, является ли все это завершением их разговора или концом всего. Алекс не знает, переживет ли он, если это второй вариант, но возвращаться домой, не получив хотя бы этого, он не желает.

– Иди ко мне.

Он имеет Генри медленно и глубоко, так, словно это их последний раз. Они падают в забытьи, дрожащие и задыхающиеся, с влажными губами и мокрыми от слез ресницами, и, лежа на простыне цвета слоновой кости и проклиная себя за такое клише, Алекс думает о том, как сильно он влюблен. Он просто безумно и нестерпимо влюблен, и Генри любит его в ответ. И пусть это всего на одну ночь, даже если утром им обоим придется притвориться, что ничего этого не было.

Прижав ладонь ко рту Генри, Алекс наблюдает, как тот кончает. Нижняя губа принца прижимается к костяшке на запястье Алекса, и он пытается запомнить каждую мельчайшую деталь – как ресницы Генри веером ложатся на нижние веки и как розовый румянец расходится по щекам до самых ушей. Он говорит своему слишком быстрому мозгу: «Не упусти этот момент. Он слишком важен».

Улицу накрывает кромешная тьма, когда тело Генри наконец расслабленно обмякает, а в комнате виснет оглушительная тишина, даже огонь в камине гаснет. Алекс перекатывается на бок и прижимает два пальца к груди – как раз к тому месту, где покоится ключ на цепочке. Сердце в его груди бьется точно так же, как и всегда. Он не понимает, как это возможно.

После долгого молчания Генри перекатывается на место на кровати рядом с Алексом и ложится на спину, натягивая на них простыню. Алекс хочет что-то сказать, но в голове пустота.

Он просыпается один.

Ему требуется пара секунд, чтобы все встало на свои места вокруг той неподвижной точки в груди, где остаются воспоминания о прошлой ночи. Изысканное золоченое изголовье кровати, тяжелое вышитое пуховое одеяло, а под ним – мягкое саржевое одеяло – единственное, что выбрал в этой комнате сам Генри. Алекс скользит рукой по простыне к той стороне кровати, на которой спал Генри. Такая прохладная на ощупь.

Ранним утром Кенсингтонский дворец кажется серым и унылым. Часы на каминной полке показывают, что нет еще и семи, а в большое панорамное окно, наполовину прикрытое шторами, хлещет сильный дождь.

В комнате Генри никогда не чувствовалось присутствие ее хозяина, но в тишине этого утра он постепенно появляется в ней, возникая по частям. Стопка журналов на столе, самый верхний заляпан чернилами от ручки, потекшей в его сумке в самолете. Мешковатый кардиган, протертый насквозь и залатанный на локтях, висит на старинном каминном кресле у окна. Поводок Дэвида, свисающий с дверной ручки.

И, прямо рядом с Алексом, на ночном столике: выпуск Le Monde, лежащий под гигантским томом полного собрания сочинений Оскара Уайльда в кожаном переплете. По дате выпуска газеты Алекс вспоминает их поездку в Париж. Первый раз, когда они проснулись рядом.

Он крепко зажмуривается, чувствуя, что хотя бы раз в жизни ему следует перестать всюду совать свой нос. Алекс осознает: пришло время ему принять лишь то, что Генри может ему дать.

Простыни пахнут, как Генри. Алекс знает:

Первое. Генри здесь нет.

Второе. Прошлой ночью Генри не согласился ни на один из существующих для них вариантов.

Третье. Вполне возможно, что это последний раз, когда он вдыхал запах Генри.

Но еще есть четвертое. Там, рядом с часами на каминной полке, все еще лежит перстень Генри.

Ручка двери поворачивается, и, открыв глаза, Алекс видит Генри, держащего в руках две кружки и улыбающегося своей бледной загадочной улыбкой. Он вновь одет в треники из мягкой ткани.

– Твоя прическа по утрам – это нечто невообразимое, – нарушает он тишину.

Пройдя через комнату, Генри привстает на колено на матрас и протягивает одну кружку Алексу. Кофе, одна ложка сахара, с корицей. Алекс не хочет думать о том, откуда Генри знает, какой кофе он любит. Явно не тогда, когда его вот-вот должны бросить. Но все же его это трогает.

Но когда Генри снова смотрит на него, наблюдая, как Алекс делает свой первый блаженный глоток кофе, его улыбка вновь становится искренней. Генри протягивает руку и касается ноги Алекса через одеяло.

– Привет, – говорит Алекс, щурясь над своей кружкой кофе. – Ты кажешься менее… взбешенным.

Генри фыркает от смеха.

– Кто бы говорил. Это не я штурмовал королевский дворец в припадке обиды, чтобы просто назвать меня «гребаным тупым придурком».

– В свою защиту скажу, что ты действительно вел себя, как гребаный тупой придурок, – отвечает Алекс.

Генри делает паузу, отхлебывает чай и ставит кружку на тумбочку.

– Было дело, – соглашается он, затем наклоняется и прижимается губами к губам Алекса, придерживая кружку одной рукой, чтобы не пролить кофе. На вкус он как зубная паста и «Эрл Грей». Быть может, Алекса и не бросят сегодня, в конце концов?

– Эй, – говорит он, когда Генри отстраняется от него. – А где ты был?

Генри не отвечает. Алекс смотрит, как он скидывает свои мокрые кроссовки на пол и залезает на кровать, чтобы лечь между раздвинутых ног Алекса. Положив руки на его бедра, чтобы обратить на себя все его внимание, Генри пристально смотрит на Алекса своими кристально голубыми глазами.