Лето с капитаном Грантом - Сергей Анатольевич Иванов

воды в него Борька налил не много и не мало, а в самый раз для нужной осадки — как будто специально. Километров через сто с небольшим котел доберется до Волги, а там по широким просторам великой русской реки… Глядишь, где-нибудь в районе Ярославля его и поймают… Ну а пока Борька с котлом добрались до излучины. Речка на повороте заметно сужалась — настолько, что завалившееся дерево кроной доставало до другого берега. В него-то и уперся котел, так и не доплыв до Ярославля. Ну хорошо, а Борьке что теперь делать? От берега до котла всего метров шесть. Но как их пройти? По этому дереву идти посложнее, чем по лагерному буму.

Борька сидел на берегу и думал. Точнее, пытался думать, потому что пока ни одна светлая мысль ему в голову не приходила. Однако занятием этим он увлекся настолько, что не заметил, как за его спиной появилась Маринка Мыльникова.

— Ты что, стихи сочиняешь? — спросила она. Спросила тихо, почти шепотом, как будто боялась спугнуть Борькино поэтическое вдохновение, но от неожиданности он даже вздрогнул.

Вообще, если честно, то Борька стихи писать пробовал. Правда, никогда их никому не показывал, да и вообще держал этот факт в глубочайшей тайне. Но сейчас ему было не до стихов. И не до Маринки тоже.

Только ее здесь сейчас не хватало! Борька живо представил себе, как Маринка со своей неизменной улыбкой обходит весь лагерь и всем рассказывает, как он сидел на берегу и тупо ждал, пока котел утонет.

Маринка увидела котел, присвистнула совсем как мальчишка и, как

Борька и предполагал, тут же расхохоталась:

— Как это тебя угораздило?

Какая разница — как! И вообще, что за манера задавать бессмысленные вопросы да еще смеяться над чужой бедой?!

Как же все-таки этот проклятый котел оттуда достать? Борька начал постигать глубокий смысл поговорки «близок локоть — да не укусишь». Плыть нельзя. Найти палку длиной в шесть метров — немыслимо. По бревну пройти невозможно. Замкнутый круг! А волна уже несколько раз плесканула через край котла. Еще немного — и пойдет он ко дну, избавив Борьку от грустных размышлений.

— Суду все ясно, — изрекла Маринка и… пошла. Раскинула руки для баланса и пошла, уверенно и свободно, как по лагерному буму, по этому качающемуся на воде дереву.

— Ты куда? Свалишься! — закричал Борька, напрочь забыв о том, что говорить, а уже тем более кричать такие вещи под руку, мягко говоря, не рекомендуется.

Маринка пошатнулась, одна нога соскользнула с дерева. Борька замер. Но Маринка взмахнула руками, словно крыльями, раз, потом другой. И удержалась! И снова пошла, легко и свободно балансируя над едва не достававшей до подошвы кед водой.

Вот он уже, котел! Маринка согнула одну ногу в колене, а другую вытянула вперед, как будто пыталась сделать «пистолетик», и дотянулась до торчавшей над водой дужки котла. Он был почти полный. А объем у котла, между прочим, литров восемь. Почти как у ведра. Когда идешь с полным ведром по нормальной дорожке и то, как ни старайся, все-таки невольно сгибаешься в его сторону. Теперь для балансировки у Маринки осталась только одна рука. Но ее это как будто не смущало. Сделав на бревне пируэт, она развернулась и почти бегом добралась обратно, ни разу даже не покачнувшись.

— Держи, — Маринка протянула Борьке котел.

— Ну ты даешь! — только и вымолвил он.

— Уф, — Маринка устало опустилась на корточки, — я уж думала: все, не удержусь. Но вообще-то должна была удержаться — второй разряд по гимнастике что-нибудь да значит.

— Юношеский?

— Взрослый, — улыбнулась Маринка, — ты только никому не рассказывай.

Вот это да! Денис своим фехтованием и легкоатлетической секцией всем уши прожужжал, а тут второй взрослый — и «никому не рассказывай».

А ведь девчонка!

Последние макаронины за время купания действительно отмокли, и Борька без труда отодрал их от дна. Теперь отчистить сажу с боков — и все. Борька положил котел на бок, обмакнул в песок тряпку. И — раз… И — два…

— Слушай, а ты скучаешь? — спросила вдруг Маринка.

— Как видишь, не дают. — Борька ткнул пальцем в котел.

— Да я не об этом. По дому, по родителям, еще по кому-нибудь?

Опять начались девчоночьи бредни! Только что такой класс показала — и на тебе! Да чего тут, спрашивается, скучать? Две недели назад Борька еще был дома. Три дня назад мама в лагерь приезжала. Через десять дней — обратно в Москву.

— А я скучаю, — вздохнула Маринка. — Особенно по Юмке. Конечно, я понимаю, так нехорошо говорить, но просто я с родителями каждое лето расстаюсь, а с папой и того чаще — он все время в командировках. А с Юмкой еще ни разу.

— Юмка — это кто? — из вежливости спросил Борька, продолжая тереть котел.

— Собака, — ответила Маринка.

Борька немедленно отложил тряпку в сторону. Все жизнь, сколько он себя помнил, Борька мечтал завести собаку. Но родители… Нет, Борькин папа собак очень любит, но… «Центр города, четвертый этаж. Тут людям дышать нечем, не только собакам. И гулять негде — с поводка не отпустишь. Завести в наших условиях собаку — только мучить ее». Так говорит папа. Борька, правда, не понимает, при чем здесь четвертый этаж. Можно подумать, что на третьем или пятом дышится легче. Но насчет гуляния отец прав.

Мама тоже очень любит собак. Когда они все семьей ездили в Ленинград и жили у маминой институтской подруги тети Иры, то она от тетиириного Кинга всю неделю просто не отходила. И он от нее. Мама его и гладила без конца, и куски со стола подбрасывала. Тетя Ира даже сердилась: «Ты мне испортишь собаку». Но в данном случае мама тоже против. «В однокомнатную квартиру собаку? — говорит она. — Спасибо, мне вполне хватает «крокодилов». На какого-нибудь шпица или карликового пуделя она, может быть, еще бы и позволила себя уговорить. Но ведь это несерьезно. Вот овчарка — дело другое.

— А какая у тебя собака? — спросил Борька Маринку.

— Эрдельтерьер. Знаешь? Шерсть — барашком, а морда — кирпичом.

Борька пренебрежительно махнул рукой. Действительно, барашек какой-то, а не собака. Конечно, эрдель — это чуть лучше, чем шпиц, но до овчарки ему далеко.

— В прошлом году эрдель чемпионат Москвы выиграл, — спокойно, хотя и чуть обиженно сказала Маринка. — Всех овчарок, между прочим, обошел. А наша Юмка — его младшая сестра. Вообще-то Юмка — это так,