Большая игра - Борис Сапожников

Но что-то мне подсказывало, что после визита Флэшмена к Сохрэбу драться мы будем вовсе не с британской командой, какими бы ни были на этот счет планы эмира.

Луна уже поднялась высоко и по небу рассыпались звезды, когда Туменбаатар вышел наконец из нашего дома. Давно уже стало достаточно зябко, мы поглядывали на спокойно стоящих местных, которым, казалось, ни жара, ни холод нипочем, а потому и сами старались не ежиться. Однако ближе к полуночи держать лицо таким образом оказалось весьма непросто.

– Я прошу простить меня за то, что заставил вас стоять на улице, – отвесил мне очередной церемонный поклон Туменбаатар. – И напоследок хотел бы предупредить о том, что тот же бритец, что ходил ночью к Сохрэбу, сговаривается о чем-то с волками.

Час от часу не легче!

Меня продрал такой озноб, что я не удержался-таки и поежился, нервно поведя плечами. Корень при этих словах оскалился, будто сам был волком.

– Но вряд ли это имеет отношение к вам, – добавил Туменбаатар, – иначе я сразу сказал бы об этом. Он пытается сговориться с ними с самого первого дня, а тогда по Бухаре ходили упорные слухи о гибели русской миссии в Черных песках.

Мне после этого осталось лишь проводить взглядом удаляющиеся спины.

Что ни говори, а мы были рады вернуться в тепло дома. Тут же подкинули несколько небольших полешек в печку, чтобы добавить еще тепла и выгнать ночной холод из тел. Корень занялся приготовлением чая, благо все нужное для этого у нас имелось.

– И о чем же вы беседовали с Туменбаатаром так долго? – спросил я у Дорчжи.

– Да много о чем, – пожал тот плечами, – а можно сказать, что и ни о чем. Ни о чем конкретном точно. Но знаешь, командир, ты прости меня, но я должен уйти. После игр, конечно, если жив останусь. Это мой народ, и здесь мой дом. Мама говорила мне, когда надевала пайцзу, что я должен найти своих или они найдут меня. А когда это произойдет, то я должен быть с ними, сколько бы добра ни увидел от русских.

– Понимаю тебя, Дорчжи, – положил я ему руку на плечо, – и уважаю это твое решение. Тем более насильно в команде никого не держу. И спасибо тебе за то, что ты решил остаться с нами на этих играх. Нам придется тут очень туго, вполне возможно, никто из нас не переживет первого же боя.

– Если ты его так уговариваешь остаться, – рассмеялся Ломидзе, – то скажу тебе, командир, подход у тебя неправильный.

Но никто его шутку не поддержал.

– А о каких таких волках говорил этот с подковой на шее? – решил сменить тему Вахтанг.

– Тех самых, – ответил, не оборачиваясь, Корень, – кого в европах выродками зовут. И если он с ними сговориться пытается не против нас, то против кого тогда?

– В Бухаре сейчас маркиз Лафайет, – сказал я, – он из Ордена, и если не против нас Флэши сговаривается с этими самыми волками, то, скорее всего, против него.

– Но какие дела могут связывать этого твоего Флэши с Лафайетом и волками? – удивился Мишин.

Я только плечами пожал – не слишком хотелось высказывать товарищам по команде свои предположения по этому поводу. Хотя завтра это надо будет обсудить с Корнем, только с ним одним – никого больше это не касалось.

Что ж, в чем нельзя отказать восточным правителям, так это в умении устраивать празднества. Если уж пир, так воистину на весь мир, если игры, то такие, что уступят, наверное, лишь Олимпийским. Бухару украсили живыми цветами – не знаю, где их набрали в таком количестве. Улицы заполонили множество нарядно одетых людей, и пускай облачение собравшихся было откровенно бедным, но по одному их виду становилось ясно – радуются они вовсе не по приказу. Среди этих толп выступали жонглеры и факиры, устраивающие головокружительные представления с танцами, сверканием кривых клинков и, конечно, струями, а то и целыми столбами пламени. На каждом углу на углях жарилась баранина, которую раздавали всем, не требуя денег – все оплачено из казны эмира. В каждой кофейне первую кружку наливали за счет щедрого правителя, а частенько можно было из-под полы угоститься еще и хмельным.

Вот по такому нарядному и праздничному городу мы перемещались. Не шли, не ехали, а именно перемещались. Утром к нашему караван-сараю прибыла целая процессия паланкинов, окруженных внушительным конным эскортом. Каждый из них предназначался для определенного круга людей. К примеру, мне все же пришлось ехать отдельно от команды, вместе с Лерхом и Струве, потому что с обычными воинами в паланкине пребывать было уже не по чину. Скрепя сердце я согласился, тем более что выбора возглавлявший нашу процессию визирь Сохрэб мне не оставил.

Двигались паланкины на плечах дюжих рабов, ни один из которых и отдаленно не походил на славянина, плавно, но очень медленно из-за размеренного шага носильщиков и из-за толп, заполонявших улицы и площади Бухары. Даже эмирским гвардейцам было строго запрещено прокладывать себе дорогу плетьми и пинками – в такой день народ Бухары должен пребывать в радости и чтить своего правителя. Все это я узнал из переведенной Лерхом короткой речи, произнесенной Сохрэбом.

Ехать нам пришлось почти через весь город к сооруженной специально для этих игр большой деревянной арене. Обычно бои в Бухаре происходили в ямах за городом, но уважающие себя игроки никогда не стали бы сражаться там, среди застарелой вони крови и страха. Дрались в этих ямах обычно натасканные рабы, которые вовсе не ровня нам. Поэтому для больших игр в честь своего восшествия на престол Музаффар повелел выстроить отдельную арену с высокими деревянными трибунами, способными вместить несколько тысяч человек, и большим круглым полем. Трибуны были разделены на несколько секторов, каждый из которых предназначался для определенной категории людей. Лучшие места достались, конечно же, эмиру и его двору, к ним присоединились главы русской и британской миссий, а также спортивные корреспонденты нескольких газет, рискнувшие приехать в такую даль, чтобы осветить доселе не виданные игры. Чуть хуже места были у владельцев команд, участвующих в играх. Остальные же делились сугубо по ценовому признаку, и, стоит сказать, что никого из городской бедноты, да что там – даже зажиточных ремесленников, на арене было не увидать. Билеты тут не продавались, их получали в виде взяток, отдавали нужным людям, на некоторое время они стали в Бухаре чем-то вроде валюты.

Все это рассказывал нам со Струве Лерх. Петр Иванович говорил с таким упоением, будто сам лично строил арену и присутствовал при каждой сделке, где вместо золота или рабов расплачивались билетами на игры.

– Помилуйте, батенька, – не выдержал, наконец, старик Струве, – да откуда ж вам столько известно-то? Вы как будто сами по городу гуляли, да не один день.

– Я беседовал, – поднял указательный палец Лерх. – Со слугами, что работают в нашем караван-сарае. С солдатами, что охраняют нас. С их друзьями и родственниками, что забегают к ним по делу и без, навещают на посту. Тут ведь к караульной службе относятся куда проще, и на посту не возбраняется потрепать языком. Жалуются особенно на британских офицеров, что те строгости наводят и вольности урезают. Ну и вообще они тут любят поболтать даже с человеком не слишком знакомым, конечно, если правильный подход найти.