Невеста Моцарта - Елена Лабрус

Я снова горько усмехнулась. А выбор действительно был. Но как-то невелик. Или жену в тюрьму за кражу. Или дочь замуж за бандита.

— Но, между нами, ты попыталась?

Она закусила губу и кивнула.

— И даже нашла. Одну картину.

— Как?!

— Не знаю. Случайно. По наитию. Или просто повезло. Но мне почему-то казалось, что я её уже видела. Очень давно. Там, где она никак не должна была находиться. Не помню уже зачем чёрт меня понёс в те запасники, куда много лет никто не заглядывал и ещё столько же не заглянет, а она стояла так, словно её ткнули поспешно, знаешь, как книги в библиотеке — на первую попавшуюся полку. Я наклонилась, чтобы её поправить, удивилась, что делает северное возрождение в советской живописи. Но тогда я была лишь молодым специалистом, чтобы задавать вопросы, подумала, что просто ошиблась и не придала значения тому факту.

— Пока не увидела эту картину снова? У коллекционера?

— Копию. И не самую лучшую. Но я и тогда не сразу вспомнила, просто что-то мелькнуло.

— И ты не сказала папе, когда нашла?

— Я кинулась искать, когда он тебя уже сосватал. В отчаянии. Ведь он только на твоём дне рождения поставил меня в известность о своём решении. И Моцарт тебя сразу забрал. Я призналась отцу уже в Швейцарии. Сказала, что сама пойду к Сергею с этой картиной и выкуплю тебя.

— Но отец и так предлагал этот вариант Сергею? — догадалась я.

Он не имел права. Он просто не оставил маме выбора, если бы Моцарт согласился. Не удивительно, что её это так оскорбило, что она даже решила подать на развод.

— Да, — прикрыла она на секунду глаза, — когда Моцарт сказал, что поможет, но деньги в оплату за свои услуги его не интересуют, сначала отец предложил ему чёртов особняк, — она в сердцах скинула со стола папку. — Но Сергей Анатольевич рассмеялся и сказал: то, что можно купить за деньги, ему тоже неинтересно. И, увы, на счёт живописи он сказал то же самое: это не про него.

— И тогда дядя Ильдар подсказал отцу предложить меня? Или Моцарт попросил меня сам? — спросила я и затаила дыхание.

— Сам, — выдохнула мама и без сил опустилась на стул. — Он попросил сам, детка.

Я пониже опустила голову, собирая рассыпавшиеся листы, чтобы она не видела мою улыбку.

— Вот только не знаю почему сказал, что для тебя так будет лучше.

— Кто? Отец? — положила я на стол папку.

— Да ну, отец! Моцарт! — выдохнула она.

— Мам! — я порывисто её обняла. Прижала к себе и склонилась к седеющей голове. — Спасибо! Спасибо за всё! И знаешь, что? Не разводись. Не стоит оно того. Тем более инцидент уже исчерпан. Мы все делаем глупости, бываем не правы, совершаем ошибки. Порой очень жестокие ошибки, которые приносят много боли. Но всё же прости его. Не уходи. Не надо наказывать себя или отца лишь потому, что кто-то считает: ты обязана быть другой, принципиальной или гордой. Ты ничего нам не должна. Ни мне, ни Сашке. Никому ничего не должна и не обязана. Не вини себя, что ты нас не защитила. Ты защищала сколько могла. Только мы уже выросли, мам. И теперь сами за себя в ответе.

— Какая же ты у меня… замечательная, — обняла она меня крепче.

— И это тоже твоя заслуга, — улыбнулась я.

— Но как же ты с этим бандитом…

— Я?! Прекрасно! Мам, я люблю его! — присела я перед ней на корточки. — Уверена, это не входило ни в чьи планы: отца, дяди Ильдара, Сашки и даже самого Моцарта. Но, если будет надо — я убью за него. Или умру. А всё остальное уже неважно. Ма-а-м! — укоризненно покачала я головой. И вытерла выкатившиеся из её глаз слезинки. — Я. Его. Люблю. Он лучше всех, клянусь. Спасибо!

— За что? — вытерла она глаза.

— За правду, — встала я, взяла со стола и прижала к себе папку. — Наверное, и я не должна была, но тоже его простила кое за что. И, кажется, только что поняла…

— Что? — проводила она меня глазами. В дверь постучали, и я пошла открывать.

— Что ты лучшая мама на свете, — подмигнула я. И распахнула дверь.

— Прости, что помешал, — уперев руку в косяк, стоял за дверью Моцарт. — Нам по… ра…

Он успел договорить, но ему же хуже, что его губы так и остались приоткрытыми на последнем «а». Что он выдохнул «ра» мне в рот. И так неудачно встал, что папка, выпавшая у меня из рук, упала ему на ногу… когда он ответил. Когда подхватил меня за шею и жадно впился в мои губы. Когда мир качнулся и исчез, стыдливо оставив нас вдвоём. В комнате полной народа. В доме, что больше не казался моим. С людьми, что больше не были самыми главными в моей жизни. Потому что теперь в ней был он.

Моя котлетка. Чудище моё ненаглядное. Мой океан. Великий и ужасный.

Такой один.

Она всё же застала меня врасплох.

Опрокинула оборону. Пробила брешь в защите.

И положила на обе лопатки. В прямом смысле.

Нет, не в доме её родителей, конечно. Хотя толкнуть эту настырную девчонку в её же комнату и отодрать засранку на кровати, где она наверняка мечтала о большой и чистой любви — был тот ещё соблазн.

Я чувствовал, как дыру в спине прожигал взгляд её сестры. Но мне было глубоко всё равно, что думает Александра Барановская, особенно после сцены ревности, что она мне чуть не закатила при собственном муже. В этот момент я мог думать только о том, как справится с чёртовой эрекцией. Этой козявке ведь невдомёк какой каменный обелиск она воздвигла в моих штанах и что я буду с ним делать. И я воздал хвалу небесам, что был в плотных джинсах, а не в любимых трениках. Треники ну просто не оставили бы ей шансов, открыв этому миру во всей красе, что я хочу эту девчонку до синевы в яйцах.

Джинсы меня спасли.

А эта дереза, довольная своей победой, на этом не остановилась.

Отрезала кусок торта, положила Барановскому на тарелку и села напротив, преданно заглядывая в глаза.

— Скажите, Михаил, это же вы занимались папиной политической карьерой?

— Да, солнышко, — улыбнулся он. — Но тебе ещё рано в депутаты.

— А если я захочу? — явно понравилась ей эта мысль.

— Если к двадцати одному году не передумаешь и накопишь достаточно денег, — благодушно засовывая в рот кусок Наполеона щурился в лучах её восторженно-заинтересованного взгляда Барановский. — Я к твоим услугам.

— Спасибо! — Женька чмокнула его в щёку. Я бы ещё добавил: ловлю на слове. Но это пока не случай Солнышка: так далеко думать наперёд. Она это и хотела услышать, и, довольная ответом, побежала собираться как ни в чём не бывало. И, кажется, я догадывался, почему.

Я ждал разговора всю дорогу. Я задницей чувствовала к чему были эти вопросы. Хотя нет, зачем мне этот барометр пониже спины, если я и так знал, что рано или поздно она догадается: не ради политической карьеры она у меня в заложницах. Впрочем, когда я говорил про власть, далеко не законодательную имел в виду. Узкий круг влиятельных людей, куда вхожа она и её семья — это не только политики. Я и сам хотел ей рассказать.