Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

Она уже льется, но пока далеко от Города.

Одни отбирают хлеб у других. Другие идут в леса и убивают первых. Третьи просто оказываются не там, где должны бы… где сила, там насилие.

Где слабость, впрочем, тоже.

В храме множество свечей. В городе не продохнуть от злобы. И скоро Кайя захлебнется ею.

— Город не переживет эту зиму, — тихо закончил мэтр Ортис. — Почему вы от нас отвернулись?

Предопределенность убивает страх.

— А почему вы отвернулись от меня?

У него наверняка приготовлен и ответ, и объяснения, настолько убедительные, чтобы в них поверить. Но к чести мэтра Ортиса, он промолчал.

Кайя молчать не хотелось. Ему теперь редко выпадает случай поговорить.

И слова он стал забывать.

Не только слова… лица… ситуации… всю память сложно перерисовать.

— Вы желали власти, но не желали властью делиться. Вам, конечно, хотелось перемен, но не тех, которые я предложил. Чего вы испугались? Того, что я получу своих мастеров, а они разрушат многовековой уклад? Возможно, так и было бы. Гильдии больше не сохраняют мастерство. Они его убивают. Вы трясетесь над знанием, над своими секретами, тащите их с собой в могилы… кто сменит вас, мэтр Ортис, когда вы уйдете?

Молчит.

И это молчание сродни признанию вины. Вот только Кайя не собирается менять приговор.

— Вам предложили сделку. Места в Совете. Право голоса. И всего-то надо — сложить оружие. Оставить без помощи человека, которому вы принесли присягу. Я ведь не зря ее требовал, мэтр Ортис.

Присяга — лишь слова. На кону были глобальные интересы.

— И что нам делать теперь?

— Делайте оружие, — Кайя закрыл глаза. — Пригодится.

Изольда вернулась к началу зимы.

Кайя услышал ее за рокотом волн, которые теперь били часто, без передышки, вымучивая, обессиливая до того, что Кайя не мог спуститься с крыши.

В эту ночь он и встать не сумел.

Лежал, разглядывал звезды, позволяя Городу разрывать остатки себя на части.

Блок хрустел, шатался больным зубом, проседая глубже, но не разваливаясь на части. И в какой-то момент Кайя потерялся. Он перестал существовать цельно, рассыпавшись на черноту, которой стало слишком много, чтобы мир выдержал. Эта чернота стерла остатки Кайя.

Наверное, он бы и сам сроднился с ней.

Но пошел ледяной дождь. И Кайя слышал, как капли пробивают тугой воздух. Ощущал их прикосновения к векам и губам. Холод камней. И узкий кошачий хребет под ладонью.

Слишком мало, чтобы вернуться.

Кот рокотал.

Звал.

А вторым ориентиром стала искра где-то так далеко… на краю сна.

Она была такой раздражающе яркой, что темнота схлынула, разжимая объятья. И Кайя сел. Набрал дождя в ладони и вытер лицо. Сгреб кота, промокшего и злого.

Сон?

Нет. Искра не исчезла. Манила. Звала.

Принадлежала Кайя. Но ему нельзя ее трогать, иначе случится плохое. Например, она погаснет. И Кайя останется один в темноте. Навсегда.

В жизни случается всякое — дождись нужного.

Девиз пофигиста

Ее Светлость, поддавшись уговорам отца, соизволили почтить своим присутствием ежегодный Гильдийный бал. И взяли с собой Юго.

Ее Светлости полагается иметь свиту, но вот беда, Ее Светлость не доверяют больше придворным дамам — те слишком хороши. И жадны до сплетен.

Они завидуют и ждут, когда же Ее Светлость покинут этот мир.

Это больно — умирать, зная, что все, включая собственного отца, ждут твоей смерти, только одни дают себе труд скрывать ожидание, другие — не считают нужным быть вежливыми с той, кто уже ничего не значит. Конечно, Ее Светлость не имеют привычки изливать душу, но Юго не нужны слова, чтобы понять.

Он сидел в карете, между Ее Светлостью и тенью, словно между двумя отражениями одной женщины. Одинаковые маски из нежнейшей ягнячьей кожи, расписанной рябиновыми листьями. Рисунок повторяется на тяжелом бархате платья, и тускло поблескивают граненые гранаты.

Переливаются огнем рубины ожерелья.

И красные капли на платке, который Ее Светлость прижимают к губам, тоже выглядят частью узора.

Осень наступала. Юго слышал, как плачут журавли, расставаясь с этой землей. Зиму Ее Светлость не переживут. Сквозь скрип рессор и далекий, но опасный гул улицы, слышно было натужное хриплое дыхание.

Она и сама знала, что скоро уже.

На другой лавке, старательно не замечая некоторых… неудобств, испытываемых Ее Светлостью, восседал гувернер. Он был высок. Массивен. Солиден. Громко разговаривал, и голос его — Юго точно знал — пугал Йена, как и привычка ударять указкой по ладони.

Нет, никто не осмелился бы ударить Йена Дохерти, но он-то этого не знал.

Слишком маленький.

Но его уже хотели видеть взрослым и нарядили в неудобный костюм, расшитый теми же рябиновыми листьями. Повесили цепь на шею. Велели вести себя должным образом.

Единственной уступкой возрасту — специальное кресло с ремнями, которые не позволяют Йену вывалиться, но и заслоняют окно. А ему интересно посмотреть, что происходит снаружи. Но гувернер не одобряет любопытство.

Ее Светлости все равно.

Она взяла ребенка, чтобы напомнить всем, кем является. Но любить его…

— Почему он не улыбается? — спросила она сухим надтреснутым голосом, когда карета остановилась. — Подданные должны видеть, что он счастлив.

Ради этого спектакля Ее Светлость взяли сына на руки. Он тянется к ожерелью, камни, пожалуй, теплей этой женщины. Вчера они велели написать портрет. И Юго нашлось место на будущем полотне. Его образ уравновешивает композицию, так пояснил художник. Ее Светлость возлежат на кушетке, окруженная цветами и тропическими птицами — специально расставили чучела. В руках ее веер из крыльев чайки, которыми украшена высокая прическа. Взор Ее Светлости обращен к детям, которые беззаботно играют в тени ее величия.

Одобрили. Вероятно, из-за величия.

И другой, официальный, который должны были представить подданным.

Ее Светлость являются матерью наследника.

И войдут в историю именно так, как входят в двери зала: с гордо поднятой головой и нелюбимым ребенком на руках. Она застывает, позволяя собравшимся оценить себя.

Кивком приветствует хозяев, которые не слишком рады тому, что приглашение принято.

Идет к вызолоченному трону. Второму суждено оставаться пустым. Каждый шаг — как удар. Каблуки стучат по митлахской плитке, и Юго, которому доверили нести веер, знает, что с куда большим удовольствием она прошлась бы по костям своих врагов. В их число входит весь мир. И жаль, что леди не увидит, как сбудется ее желание.