Их пленница - Мария Устинова

Им обоим хватило. Когда я опустила руки, по поляне ходили не люди, а тигры. Окровавленные морды зарылись в хвою и листья, словно брали след. Они приближались к Марку, упругим шагом, сдерживая мощь для прыжка. Злые, разгоряченные боем.

Он осознал, что остался один, раненый и сломленный смертью отца, и пытался отползти. Это не поможет. Парни — опытные бойцы, не раз побеждавшие в схватках. Если оборотень падает во время драки, то уже не встает.

Мальчики ревели, но не торопились разорвать, как отца. Им хотелось показать превосходство: запугать, лишить воли к жизни, а затем уничтожить. По очереди запрокидывая окровавленные головы, они исторгали тот самый рык, от которого дрожат.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Марк отползал, затравленно глядя на них. В порванном костюме, в пыли и в крови, он не выглядел жалким, но знал, что будет дальше. Если бы он добрал вес и превратился, у него был бы шанс.

Но теперь парни разорвут его, а затем разделаются с раненым Александром.

Город снова будет принадлежать им — непобедимый и гордый, пока между хозяевами вновь не прошмыгнет кошка по имени Оливия.

Сбоку раздался треск валежника — к нам кто-то бежал.

— Стойте! — прижимая к себе перебитую руку, путь тиграм загородил Александр. Здоровую он держал перед собой и отступал, заслонив брата. — Не надо… Пощадите его, я отдам вам ребенка. Жизнь девочки — на нашу. Согласна, Оливия?

Парни взбесились: ходили перед ним, цепляя друг друга хвостами, рыли землю.

— Нет! — проорала я, но голос был слабее громового рычания. Я выбежала вперед и оказалась лицом к лицу с Александром.

В рассветном свете изможденное лицо было бледным. Он почти без страха смотрел на меня. Так отчаянно пытается спасти брата, что забыл о себе.

— Мы уйдем, станем странствующими львами, — продолжил он. — Я расскажу про малышку, если сохраните нам жизнь…

Мальчики зарычали громче, более импульсивный Кирилл начал рвать землю когтями. Им хотелось сожрать их, а не отпускать на свободу.

— Говори, — велела я, не обращая на ярость мальчиков.

Мне предложили обмен, от которого не отказываются.

Кир успокоился первым: обошел меня кругом, мазнул жесткой шерстью по ногам и улегся. Руслан еще бесился, добиваясь, чтобы от его голоса осыпалась хвоя с сосен. Но и он унялся, хотя не лег — для него эта поза подчинения.

Александр выдохнул и потер грудь ладонью, словно приходил в себя. Марк расслабленно опустил руку, из позы пропала обреченность. На брата он смотрел так же, как и мы — история с дочкой для него стала такой же неожиданностью.

— Это не я придумал, — выпалил он.

Я подняла обе руки — одну для Кира, другую для Руслана, призывая их утихнуть. Рычание сотрясало воздух, а я не хотела пропустить ни слова.

— А кто? — спросила я. — Что произошло на самом деле?

Есть вопросы без ответов, способные всю душу выжать по каплям. Но от своего я избавлюсь.

— Наш отец, — глаза Александра стали потерянными, разочарованными в себе, он сдал врагам того, кого безгранично уважал и любил. — Полтора года назад, папа услышал про вас. Про двух тигров, что держат большую территорию.

— Вы захотели город себе, — бросила я, обличая.

Мальчики вновь зарычали: Рус в полный голос, Кирилл заворчал у ног. Кожи касался подрагивающий и вибрирующий теплый бок.

— Он услышал о тебе, Оливия. Что ты живешь с ними. Сюда было не подобраться, никак! А нашему отцу было надо… Когда он узнал, что ты беременна, нашел знахарку, взял у нее абортирующую траву и подкупил человека с кухни, чтобы тебе подсыпали.

Руслан ощерился, не спуская глаз, мышцы напряглись, как перед прыжком.

— Вы обещали, что не убьете меня! — напомнил Александр.

Руслан прошел перед ним, словно их разделяло стекло, а он хотел сломить его и вцепиться врагу в глотку. Но не вымышленные барьеры его держали — обещание.

— Говори, тебя не тронут! — разозлилась я, заметив, что он мнется.

— Отец послал меня наблюдать… Я передал траву и следил за клубом. Я видел, как вы уезжали ночью… На похороны.

Старое воспоминание возникло перед глазами, как вспышка, похожее на черно-белое фото: я смотрю в окно, а по стеклу ползут слезы дождя.

— Я видел, как вы хоронили ребенка… А когда ушли, забрал из могилы. Подбросил кости, чтобы что-то осталось в земле, отвести подозрения. Знахарка предупредила, что ребенок может остаться жив, если травы не хватит…

Я не видела и не слышала его, перед глазами все расплывалось. Слышала только голос. Возможно, он не лгал. Работник кухни мог не все высыпать в муку. На глазах у смены рискованно — его могли поймать с поличным.

— Она не дышала, но знахарка предупреждала, и я решил проверить… Я не смог живого ребенка оставить в земле!

— Что ты с ней сделал? — заорала я, вне себя от бешенства.

Парни взбесились. Кирилл вскочил, Руслан подался к братьям, глаза сверкали в темноте. Они вели себя как обманутые и жаждали мести.

— Отнес знахарке! — заорал Александр, перекрикивая рев. — Она ребенка выпоила, а я никому не сказал! Я скажу, где искать. Уверен, она жива! Отпустите брата…

— Что за знахарка?

Я вспомнила перепуганные глаза травницы и выводы Леры про пшеницу вокруг дома. Понятно, чего мальчики негодуют — их провели. Они были у нее год назад и вернулись ни с чем. Представляю, как она испугалась.

На ее месте я бы тоже молчала.

— Ну, ты и урод, — хрипло сказала я, когда он начал объяснять дорогу к травнице.

Голос был сорванным и диковатым, но с души рухнул камень. Мне не было так легко с тех пор, как я ушла из «Авалона».

— Хотел бы сказать «прости», Оливия, — пробормотал Александр, поджимая перебитую руку. — Но на войне, как на войне.

— Будь ты проклят! — бросила я. — Но слово мы сдержим. Ты это заслужил.

Почувствовав слабость, я опустилась на колени в листья и хвою, обняла Кира за шею. С другой стороны подошел Руслан, я положила руку ему на загривок. На фоне двух здоровенных самцов, я казалась совсем крошкой.