Ночи северного мая - Галия Сергеевна Мавлютова

был сообразительный. Ты же хорошо учился. Учителя тебя хвалили. Красивенький был парнишечка. Ласковый. Я тебя хорошо помню, прямо как перед глазами стоишь, тоненький, беленький, весь дрожишь. Ты всегда чего-то боялся. Тебя, видать, в детстве здорово напугали.

Сергей молчал. Невыносимое страдание охватило его, словно не было этих лет, прожитых вдали от самого страшного места на земле.

– Молчишь, сынок? Ну, посиди, погрейся, я щас всё приготовлю.

Старик суетился, бестолково снуя суховатыми негнущимися пальцами. Сергей подумал, что слово «сынок» у Семёна Петровича звучит иначе, чем у Басова. Другой смысл вложен в простое, в общем-то, слово, наверное, смысл зависит, кем и когда оно произнесено.

– У нас тут всё изменилось! Другие времена настали. Мы теперь как баре живём. Нас государство ценит, заботится. Нужды не знаем, – хвастался Семён Петрович, изредка поглядывая на Сергея. Тот слушал и ничего не слышал. Перед глазами вставала омерзительная картина, сопровождавшая его на протяжении всей недолгой жизни. Он стоит в палате мальчиков на коленях, а перед ним раскрасневшийся Волчара, потный, слюнявый, со спущенными штанами. Вокруг столпились его приспешники. Все возбуждены, всем интересно, чем закончится этот увлекательный спектакль. Больше всех суетится Хрущ. Он пытается помочь Волчаре, бегая вокруг Серёжи и тыкая его растопыренной пятернёй. Волчара вытащил из штанов красный разбухший член и суёт в рот Серёже, но тот мотает головой и изо всех сил пытается не заплакать.

– Глотай, глотай, глотай! – вопит Волчара. Верные приспешники послушно гогочут. Серёжа опускает голову на грудь, но Хрущ поднимает её, и Волчара втискивает свой член сквозь сжатые губы мальчика. Тогда Серёжа прикусывает разбухшую чужую плоть, и разъярённый Волчара изо всей силы бьёт его по голове. Сознание мгновенно гаснет.

– Ты не слышишь меня? О чём задумался, парень?

Стариковский возглас возвращает Сергея в уютное настоящее. Потрескивают дрова в старой печке, с шумом закипает чайник. Из радиоприёмника доносятся слова модной песенки: «Я шут, я Арлекин, я просто смех! Без имени и, в общем, без судьбы! Какое, право, дело вам до тех, над кем пришли повеселиться вы?»

– О судьбе, Семён Петрович, о судьбе, – тихо сказал Сергей, узнавая старый радиоприёмник. Он был ещё с тех времён, с шестидесятых, за это время из основного здания он перекочевал в подсобку. Тоже состарился, как завхоз.

– А чего тебе жаловаться на судьбу? Ты всегда был любимчиком. И директор тебя любил, и Дора, и мы все. Кстати, Юрия Васильевича чуть не посадили. Кто-то написал на него донос, уже милиция приходила, но он срочно перевёлся в школу. Тоже директором, и тоже в посёлок. Километров за пятьдесят от нас. Ещё дальше на север.

– И как он? – встрепенулся Москвин, подвигая чашку с обжигающим чаем.

– А-а, да никак! – нахмурился Семён Петрович. – Повесился.

– Как это? – Чашка выпала из рук Сергея и разбилась на мелкие кусочки. Кипяток прожёг коленку. Сергей с виноватым видом смотрел на старика.

– К счастью, Серёга, к твоему долгожданному счастью, чашка-то разбилась, – обрадовался Семён Петрович, словно осколки могли гарантировать человеческое счастье. – А вот так, повесился он. Семья в Москву подалась после его смерти. Никто не знает, с чего Юрия Васильевича так разобрало, что в петлю полез. Милиция его не трогала. Доносы на него там не писали. Жил себе спокойно. Не пил, не выпивал. Хотя у нас многие учителя пьют. От тоски, говорят. Царствие ему небесное, Юрию-то Васильевичу. Грешник он был, чего уж тут скрывать. Сам, поди, знаешь?

– Да знаю, – пробормотал Сергей. Детские тайны и секреты всплывали на поверхность, как прошлогодние утопленники, но они не выглядели отвратительными. Их было жаль, но они не вызывали страха.

– Тебя Волчара изводил из ревности, он же раньше тебя в любимчиках ходил у Юрия Васильевича. Вот и приревновал. Ну и правильно ты его прикончил!

Сергей бросился на пол, чтобы собрать осколки. Свершилось то, о чём он боялся думать, изгоняя из памяти мельчайшие подробности. Его тайна оказалась никакой не тайной. Семён Петрович произнёс вслух то, что Сергей долго скрывал от самого себя. И ничего страшного не произошло. Небеса остались на месте. Чайник не взорвался. Пламя из печки не вырвалось наружу. Крыша не обрушилась. Всё стояло на своих местах.

– Мы все знали, что это ты его прикончил, – спокойно подтвердил Семён Петрович, швыркая чаем по-сибирски из блюдца. – Знали, но не дали ход делу. Тут такое бы началось, не дай бог! Когда Дора начала собираться, помогли ей, чем могли. Юрий Васильевич догадался, что к чему, тоже не стал трезвонить в район. Испугался. Ох, как он тогда испугался!

Мелкий осколок врезался в ладонь, глубоко надрезав кожу. Сергей схватился губами за рану, пытаясь остановить кровь.

– Ой, да ты порезался! Где у меня бинты? – перепугался Семён Петрович. – Не надо себя мучить, Серёжка, ты ни в чём не виноват, ты правильно поступил. Мы-то не знали, что дальше делать, а ты одним ударом решил все наши проблемы. Ребёнок не побоялся, а мы, взрослые, испугались. Я же тебя не оправдываю. Нельзя убивать человека, сам знаю, но у тебя не было другого выхода. А судьба сама решит, что с тобой делать. Если ты нагрешил, она тебя накажет, если праведное дело совершил, то обогреет. Не трави себе душу, Серёженька! Ты у себя один на целом свете. Должен беречься. Твоя жизнь дороже всего. Дороже денег, власти, славы. Дай перевяжу твою рану.

Старик склонился над пораненной рукой, а Сергей с тоской смотрел на лохматый загривок бывшего завхоза, до спины заросший густым пухом. И не было в его жизни ничего роднее, чем эта спина со склонённой головой. Больше всего сейчас Сергей боялся разрыдаться на руках у старика. Тело сотрясали внутренние конвульсии.

– А ведь ты из хорошей семьи, Серёженька! Раньше в детдомах старались скрывать сиротскую родословную, дескать, это травмирует детскую психику. Ничего вам не говорили. Так, слухи разные ходили, и всё, а вы ничего и не знали.

Подступившие рыдания, казалось, вырвутся на волю безумным криком. Сергей схватился другой рукой за горло, радуясь, что Семён Петрович не видит его мучений.

– Тебя привезли раздетым, нашли на вокзале в Томске. Твой отец на минуту отвернулся, а ты и потерялся. Отец у тебя из раскулаченных. Его ребёнком вывезли вместе с родителями. Они откуда-то с юга. Крепко жили, богато. Все вымерли здесь, а твой отец выжил, воспитывался в детдоме. Вырос, выучился, получил высшее образование, женился, но жена умерла, что-то с сердцем случилось. Так ты стал сиротой. Это всё с тридцатых годов пошло, вся история твоих несчастий оттуда идёт. Ты