Ночи северного мая - Галия Сергеевна Мавлютова

должен исправить плохую линию. Тебе надо жить за всех: за дедов, за отца и мать, за Дору. И жить по-честному, без дураков. Понял?

Семён Петрович отбросил перевязанную руку Сергея и посмотрел на него долгим пристальным взглядом. Москвин отвернулся. Оказывается, у него есть корни, изъязвлённые, израненные, но твёрдые, настоящие. Крепкие.

– Ты в деда пошёл, я думаю. Говорят, он до последнего бился за честь семьи. Так что тебе надо продолжать род. Ты честный парень, твёрдый орешек. Ты пей чай, я щас другую чашку достану.

Москвин потрогал дрожащий подбородок. Рыдания были близко, гораздо ближе, чем он думал. Раньше он думал, что эмоции можно заглушить, а воспоминания вычеркнуть из памяти. Человеческая психика оказалась сложнее космического корабля. На неё нет управы. Она живёт сама по себе. Никакие уговоры на неё не действуют.

– Отец искал меня? – прошептал Москвин, ухватив подбородок обеими руками. Внутренняя лихорадка стала слабее.

Семён Петрович вздрогнул и, пригнувшись к полу, чтобы не смотреть в глаза Сергею, негромко произнёс: «Искал! Как же без этого? Весь Север объехал. И к нам в детдом приезжал, но Юрий Васильевич не признался, что ты у нас. В посёлке твоего отца жалели, он же некоторое время жил здесь, потом уехал. Сказал, что будет искать тебя по стране, и сначала доходили слухи, что где-то его видели, потом всё стихло. Больше он не появлялся в посёлке. Видать, сгинул твой отец. Сибирь у нас большая!»

– А Дора знала?

– Она всё знала. Ничего не смогла сделать. Её бы уничтожили. Дора умела молчать. Жизнь научила её держать язык за зубами. Бедная Дора! Она столько пережила, не дай бог никому.

Сергей онемел. Ничего бы не было – ни Волчары, ни Хруща, ни Доры, – если бы отец забрал его из детдома. По чужой прихоти ему исковеркали жизнь. Слёзы медленно отступили. Глаза стали ясными. Сергей выпил чай, но категорически отказался от предложения Семёна Петровича посмотреть основное здание детдома. Не на что там смотреть! Дела ждут.

Они попрощались, стоя в дверях. Сначала оба оробели, пытаясь сказать что-то ласковое друг другу, а потом крепко обнялись, превозмогая смущение.

– Не обижайся на судьбу, Серёга! Это хуже, чем просто жить. Живи как человек, и за всё тебе воздастся.

Когда Сергей вышел на улицу и зашагал к воротам, старик громко крикнул: «А Хруща ты пришил?»

Сергей замер. Спина превратилась в деревянный щит.

– После ухода Юрия Васильевича Хрущ забрал все документы из сейфа. Он шёл по твоему следу. Это ты его?

Москвин дёрнулся, ослабляя мышцы, но не обернулся. Он хотел поднять руку, подтверждая ответ на вопрос, но передумал. Пусть старик сам сообразит, что к чему. Семён Петрович Чугунов всегда был сообразительным человеком.

* * *

В окошечке что-то лязгнуло, заскрежетало, наконец после долгой возни открылось. На Сергея сердито смотрел заспанный прапорщик. Он был огромный. Его было так много, что он не умещался в крохотном, наглухо задраенном помещении. Всё у него было крупное, словно он выпросил у Бога дополнительные силы для жизни на окраине страны. Всем одолжился. Лицо забрал у пяти человек, плечи – у десяти. И так всего помногу и набрал. Сергей содрогнулся, глядя на него. Какой большой груз несёт этот сонный прапорщик! На двадцать человек хватит.

– Чего надо? – комариным голосом пропищал чрезмерно огромный прапорщик. Сергей улыбнулся. Резкий контраст тела и голоса человека за бронированным барьером создавал неожиданную художественную абстракцию. Природа любит пошутить над людьми. Маленькому Петрову дарует баритон, огромному прапорщику – дискант.

– Я к Владу Карецкому! Он к вам не так давно поступил. Мне бы повидать его, – нерешительно добавил Москвин.

Прапорщик долго изучал Сергея через открытое окошечко, но документов не спросил. Потом ему надоело разглядывать чужака с большака, и он плюхнулся на высокий стул, не забыв направить бьющую на поражение настольную лампу прямо Сергею в глаза.

– Щас посмотрю, – пробурчал прапорщик, листая журнал учёта. – Найти – найду, но внутрь колонии не пропущу. Не положено!

– Ты ищи, браток, ищи! – сказал Москвин и привалился к стене, окрашенной масляной краской лет сорок назад.

– А чего искать? Вот, нашёлся, голубчик! Карецкий Владлен, но без отчества. Видать, машинистка забыла пропечатать. – Прапорщик долго водил указательным пальцем по спискам прибывших на зону.

– Нашёл, с третьей попытки, но нашёл!

Прапорщик высунулся в окно, но, наткнувшись на брезгливый взгляд Сергея, снова исчез. «Плохо, что он толстый, зато похож на доброго слонёнка. Такой же большой и неповоротливый».

– Иди отсюда, иди! – изменившимся голосом пробасил прапорщик и взялся одной рукой за телефонный аппарат.

– Никуда я не уйду! – заупрямился Москвин. – Дай бумагу, я напишу заявление на свидание.

– Да какое заявление? Тут не до тебя! – По всему было видно, что прапорщик мечтает избавиться как можно быстрее от назойливого посетителя. – Иди, иди, а то я конвойных вызову.

– Послушай, я тебя по-человечески прошу, дай мне бумагу, чтобы написать заявление! – взбеленился Сергей, пытаясь просунуть голову в окошко.

– Помер твой Карецкий, – скривился прапорщик. – Что-то с желудком. Дизентерия, видать! У нас много после этапа от дизентерии мрут. Как мухи.

Москвин растерянно смотрел на прапорщика. Колени мелко дрожали. Уши отказывались слышать. Рот замкнулся на замок. Всякое бывает на свете. От дизентерии люди умирают. Сергей ощутил свинцовый привкус во рту. От бессилия его затошнило. Разве может такое случиться, чтобы человек умер? Сергей не поверил в смерть Влада.

– А где его могила? – проскрежетал деревянный язык.

– Смеёшься? Какая ещё могила? Всех безродных закапывают в общей яме. Там, на окраине посёлка. Спроси у местных!

Окошко глухо захлопнулось. Сзади раздался стук кованых сапог конвойного. Москвин оглянулся и наткнулся на узкий прищур монгольских глаз. Солдат держался за ствол. Глаза безжалостно сверлили лицо Москвина, отыскивая удобную мишень. «Казах или киргиз, кто его разберёт? Сейчас как долбанёт из автомата!» – устало подумал Сергей и вышел на улицу. В воздухе пряно пахло каким-то варевом и дымом. Неподалёку находилась кухня колонии.

К вечеру он нашёл кладбище на обрыве. Обь упрямо подмывала берег, она любит менять течение, некоторые кресты покосились и потихоньку съезжали в реку. Сбоку от основного кладбища находились захоронения сидельцев колонии. На талом снегу остались следы кованых сапог, приведших Сергея к свежезакопанной яме. Земля бугрилась стылыми комками. Ни креста, ни отметины. Сколько же их здесь, безродных и безымянных людей?

Сергей вздохнул. Почему-то вспомнился смех Влада. Его мечты о скорой смерти. О голубе, прилетающем на могилу. Какие здесь голуби? Глухое место, морозный воздух. Здесь все голуби передохнут от голода. Сергей схватился за голую ветку, чтобы