Приключения английского языка - Мелвин Брэгг

Акт об унии Англии с Шотландией 1707 года означал, что законы и административное устройство Шотландии определялись в Лондоне, и с наступлением эпохи Просвещения, к сожалению многих шотландцев, гэльский язык оказался второстепенным. Шотландский стали считать языком простонародья, а столичный английский стал языком закона, правительства, образования и религии. Начиная с XVIII века шотландское дворянство стремилось получить английское образование, так что в кругах, которые Шеридан называл изысканными, а Адам Смит влиятельными, английский язык был нормой, в то время как ни один шотландский диалект не был кодифицирован. Более того, даже сам народ теперь пренебрегал собственным языком, и появилось множество книг, в которых перечислялись шотландизмы, которых следует избегать в приличном обществе. Шотландцев порицали и осуждали, но они, что называется, сами напросились. И они заставили английский работать на себя, создав на нем несколько превосходнейших образцов философской прозы.

Однако переучивание давалось не без труда. Вот один наглядный пример: «Изобилие ошибок – обычное дело, и основной недочет в произношении наших северных соседей – удлинение гласных, которые мы произносим коротко, и укорачивание долгих: так, head в Шотландии произнесут как heed, take как tak и т. п.». Ошибки! Недочеты! Тут слишком длинно, там чересчур коротко! А если они как следует старались, то в награду, встретив шотландцев с равнинного Юга, их мог одобрительно похлопать по плечу доктор Джонсон на пути в горную Шотландию. «Выговор шотландцев, – писал он, – с каждым днем становится все менее неприятным для англичан. Особенности их произношения быстро пропадают; вероятно, их диалект через полсотни лет станет провинциальным и низким даже для них самих. Все образованные, честолюбивые и тщеславные люди перенимают английское произношение и стиль речи».

Джонсон был и прав, и неправ. Гэльский язык, на котором говорили на самом севере Шотландии и на островах, существует до сих пор, он обособился после Каллоденской битвы 1746 года, ознаменовавшей прекращение попыток Стюартов завладеть английской короной. Этот язык продемонстрировал свою жизнестойкость в поэмах Оссиана. Эти поэмы хоть и представляют собой несколько странный способ продемонстрировать энергию языка и, скорее всего, являются фальсификацией, однако свидетельствуют о том, что этот старый, отброшенный с пренебрежением язык еще способен очаровать новый «правильный» мир.

В 1760 году Макферсон опубликовал «Отрывки из древней поэзии», представлявшие собой якобы «перевод» кельтского эпоса III века, творчество слепого барда Оссиана. Оссианом восхищались Бёрнс, Скотт, Вордсворт, Йейтс, Бетховен, Энгр и Наполеон, о котором говорили, что он перенес эпос в битву. Но когда доктор Джонсон объявил сей труд подделкой, среди читателей зародились сомнения. Несмотря на недавно обнаруженные факты в его пользу, Макферсона до сих пор считают великим шотландским мистификатором, но тот факт, что гэльский язык (пусть в переводе, пусть даже в сфальсифицированном переводе) сумел собрать вокруг себя столько читателей, знатных и почтенных, красноречиво свидетельствует о его неугасающей способности овладевать вниманием.

А Джонсон был в лучшем случае только наполовину прав, предсказывая, что через полсотни лет равнинный шотландский диалект станет «провинциальным и низким даже для них самих». Творчество Роберта Бёрнса, родившегося в 1759 году, опровергло утверждение Джонсона. Его стихи и песни на этом языке еще сильнее подрывают убеждение в правоте Джонсона, не говоря уже об успешном возвращении шотландского языка к своим корням в последние несколько десятилетий – в поэзии, художественной прозе, драматургии и песнях.

Роберт Бёрнс был старшим из семи детей фермера-арендатора, который несмотря на бедность смог дать сыну образование. Бёрнс стал романтическим поэтом, чья жизнь явилась воплощением романтизма и романтической поэзии. Он был, что называется, «дитя природы» и лет до пятнадцати или шестнадцати ходил за плугом, а стихи писал, чтобы найти хоть какой-то противовес обстоятельствам. Он увлекался многими женщинами и был отцом нескольких незаконнорожденных детей, среди которых были и близнецы от Джин Армор, на которой он впоследствии женился. Он любил шотландский народ и шотландский язык. Его первый сборник, «Стихотворения преимущественно на шотландском диалекте», был встречен критиками с одобрением, а в Эдинбурге ему покровительствовали и чествовали его (и, пожалуй, загубили) как «поэта-крестьянина». Скончался он в возрасте 37 лет, но наследие его огромно: четыре сотни стихотворений, и некоторые из них, такие как The Lea Rig («На лугу»), Tam o'Shanter («Тэм о'Шентер») и A Red, Red Rose («Любовь, как роза, роза красная»), признаны шедеврами. На его похороны отдать дань уважения пришли 10 000 человек, и это было лишь началом репутации, которой суждено сохраниться до тех пор, пока шотландцы, хотя бы поверхностно разбирающиеся в литературе, будут продолжать встречаться, чтобы поговорить о своей стране, выпить виски и поднять бокалы за дам и за хаггис – телячий рубец по-шотландски:

Его читали не только шотландцы, но и англичане и бесчисленные представители других народов всего света. Понять его тексты не так уж сложно: поэт часто подкидывал в помощь читателю английское слово, которое означало то же, что и малопонятные kiaugh или furms: kiaugh and care (волнения), furms an' benches (скамьи), decent, honest, fawsont (благопристойный). Пока Джонсон и его последователи ставили препоны шотландцам и их языку, этот человек от земли возрождал величие старой Шотландии (Auld Scotland), отдав ей неукротимое сердце гения, возродив ее гордость и обеспечив славу в веках.

В творчестве Бёрнса присутствует английский язык, но из-за того, что он пронизан шотландским, труд этот не был оценен по достоинству в рамках классики английской литературы. Преданность поэта одному из второстепенных и отвергнутых языков страны в некоторой степени изолировала его. Много лет шотландский язык пренебрежительно рассматривался как просторечный английский, и лишь недавно возродился он, чтобы занять причитающееся ему почетное место. С годами язык Бёрнса стал настолько значимым эталоном национальной самобытности, что получил заметное место в политике. Тут он играл ту самую роль, которая, как правило, уготована языку – ведь порой только язык может объединить народ, как это случилось с англичанами перед лицом угрозы со стороны французских норманнов.

В нескольких милях к юго-западу от родины Бёрнса простирался Озерный край, вскормивший другого поэта, Уильяма Вордсворта, находившего для своих сюжетов повседневный жизненный опыт и простой язык.