Терновый венец офицера русского флота - Александр Витальевич Лоза

чего легло на W, вероятно, чтобы оказать помощь горевшему катеру.

В 17 ч. 22 м. я изменил курс немного влево, чтобы дать возможность всем катерам спокойно стрелять. В 17 ч. 25 м., израсходовав весь боезапас, я повернул на WSW, а затем на WNW. 2 последних выстрела с

«СК-17» дали:

при установке прицела = 22 каб. — перелет.

при установке прицела = 18 каб. — недолет.

«СК-1» м СК-4» сделали последние выстрелы уже после поворота по сторож. судну.

В 17 ч. 30 м., видя, что большие неприятельские тральщики, работавшие на SW от Цереля, идя курсом S, скрываются за Люзерортским мысом, я повернул на Менто.

В 18 ч. 25 м. в районе маневренного мешка, подняв «Ч» я пошел на Ост, для испытания возможности сигнализировать днем с помощью пистолета Вери, т. к. сигнализируя флагами, хотя бы и однофлажными сигналами, неудобно на катерах, т. к. требуют времени. Опыт показал, что с помощью пистолета Вери можно удовлетворительно дать сигналы в пасмурную погоду и с расстояния не более 30–35 каб.

Поведение всего личного состава было доблестное.

Капитан 2-го ранга А. Кира-Динжан.

Германские дредноуты подходили на севере к проливу Соэло-Зунд и прикрывали своим огнем прорывы на Кассарский плес миноносцев. 29 сентября русское командование, для охраны пролива СоэлоЗунд, отправило туда эскадренные миноносцы «Генерал Кондратенко» и «Пограничник». Канонерская лодка «Грозящий» было послана на поддержку батареи № 34, у которой немцы высаживали десант Когда семь германских миноносцев вошли в пролив, командир канонерской лодки «Грозящий» капитан 2 ранга К.Д.Ордовский-Танаевский открыл по ним энергичный огонь своими 152-мм орудиями. Были повреждены два вражеских миноносца.

Нужно объяснить и напомнить, по прошествию 90 лет, какой была обстановка на кораблях Балтийского флота в сентябре 1917 года. Команды под влиянием «агитаторов», оплаченных спецслужбами союзнических и иных держав, не доверяли офицерам. При постоянной близости к неприятелю, результатом этого являлась сплошная нервотрепка и нервозность, в опасные минуты переходящая в растерянность, а в трудные минуты превращавшаяся в настоящую панику.

Дисциплина, говоря современным языком, отсутствовала. В командах распространилось сознание полной безответственности, безнаказанности и уверенности, что они все что угодно могут сделать со своими начальниками — офицерами.

Судовые комитеты вмешивались в чисто военную часть, и даже требовали своего присутствия при наборе и разборе оперативных телеграмм. На некоторых кораблях судовые комитеты даже требовали вскрытия при них секретных пакетов. После этого секретные сведения переставали являться секретом и попадали в руки вражеских агентур. Дело доходило до откровенной глупости, когда секретными шифрами передавались приветственные и подбадривающие телеграммы, посылаемые в район боевых действий, в которых «Желание лечь костьми в Рижском заливе» приходило от экипажей линкоров, заведомо, по своему водоизмещению, не могущих пройти Морским каналом в Рижский залив.

Телефонограммы и юзограммы политического и распорядительного, от разных комитетов, характера передавались в первую очередь, при этом чисто оперативные — задерживались.

Но и это еще не все. Приказания начальников обсуждались комитетами на кораблях, а то и общими собраниями команды и часто не исполнялись. Политиканство распространилось во-всю: чуть не ежедневные сборы делегатов кораблей, вечные переговоры по семафору и клотиковым лампочкам. При стоянках кораблей в маневренных базах, собирались частые митинги на берегу и общие собрания команд.

Еще 25 июля 1917 года начальник 1-ой бригады линейных кораблей в радиограмме отправленной в штаб флота ставил вопрос о небрежном, «наплевательском» отношении матросов к служебным обязанностям:

Замечается общее небрежное отношение к обязанностям службы и падение интенсивности занятий и работ в связи с постоянными митингами во время работ и занятий и неограниченного схода на берег.

Даже сами матросы начинали жаловаться на злоупотребления со стороны судовых комитетов.

Матрос Сальников, служивший в Гельсингфорсе осенью 1917 года на эсминце «Победитель», сообщал в редакцию «Известий Гельсингфорского совета депутатов армии, флота и рабочих» о злоупотреблениях со стороны судового комитета своего корабля, характеризуя «обратную сторону» демократизации — усиливавшееся разложение флота, который утратил единоначалие:

«Вот уже девять месяцев, как совершилось великое и славное дело — переворот, а у нас на “Победителе” выбранные пять революционеров много знают и говорят, а дело общее не делают для команд, а все для себя, чтобы больше в карман положить и в Петроград съездить несколько раз. Председатель “Победителя” то и дело ездит в Петроград — своего рода чистый доход в карман».

Падение дисциплины среди команд выразилось и в падении качества вахтенной службы на кораблях.

Сейчас, вообще непонятно, как в ужасных условиях общего недоверия и унижения офицеры русского флота выполняли поставленные задачи и уничтожали врага в море. Какие особые усилия, какие силы и средства, сколько нервов и здоровья прилагали флотские офицеры, что бы выполнять приказы и воевать на море.

В этом — вся драма русских флотских офицеров, которые самым низким и подлым образом были оскорблены, в своих высоких, воспитанных с кадетских времен, понятиях — любви к Родине, выполнении священного Долга защиты страны, офицерской Чести и человеческой Совести.

После боев в Моонзунде мичман Бруно Садовинский повстречал своего товарища мичмана Ляпидевского. Кают-компания эсминца

«Разящий» помнила Бруно, и он был радостно принят офицерами.

Мичман Ляпидевский понимал, что Бруно Садовинского интересует действия миноносцев в проливе и он стал вспоминать и заново переживать, последние бои в Моонзунде:

29 сентября нам было дано распоряжение забрать, ошибочно сброшенный немецким летчиком, на один из наших миноносцев, пакет с донесением о своей авиаразведке над островом Эзель, — начал свой рассказ Ляпидевский, — погода была пасмурная, видимость не более 40 кб, шел дождь. «Разящий» шел средним ходом, давая 150 оборотов машиной. Неожиданно из тумана выскользнули пять теней неприятельских миноносцев. Мы открыли огонь и стали маневрировать. В районе Сеанинского буя, мы встретились с нашими миноносцами 4-го дивизиона и канонерской лодкой «Грозящий».

Да, — припоминал Ляпидевский, — в этот момент германские миноносцы сосредоточили огонь по канонерской лодке. Наш «Разящий» шел немного впереди и левее «Грозящего». Мы видели, как канонерская лодка получила 3 попадания, но продолжала бой.

Я был на мостике «Разящего», — уточнил Ляпидевский, — и мне было хорошо видно, как первое попадание было в корму «Грозящего», немного ниже верхней палубы. Начавшийся пожар на палубе был быстро потушен. Сразу после первого, был виден разрыв второго снаряда, почти у ватерлинии. Третий снаряд, пройдя через ростры, разорвался на правом шкафуте «Грозящего», повредив дымовой кожух, вентилятор и сбив гафель. В наш миноносец попаданий не было.

А кто командир «Грозящего»? — спросил мичман Садовинский, извинившись, что перебивает.

Капитан 2 ранга Ордовский-Танаевский, — ответили сразу несколько голосов.

Так вот, — продолжал Ляпидевский, — в разгар перестрелки было получено радио с приказанием: «Всем кораблям отходить». Отстреливаясь, из кормовых орудий, от пяти германских миноносцев,