Доверься мне - Бекка Мак

отец все еще здесь, смог бы он однажды повести ее к алтарю, если бы не я и моя игра в хоккей.

— Была полночь, когда тело моей мамы окончательно отказалось функционировать. Я отнес ее в кровать и сидел с сестрой, пока она плакала во сне. А потом я… я вышел. Один. Я не хотел нести ответственность за них, ведь я не знал, как позаботиться даже о себе. Хэнк оказался там. Отпускал долбаные шутки про слепых. Я пытался не обращать на него внимания, но он продолжал бросать в меня скорлупу от арахиса каждый раз, когда я начинал дремать, — я взволнованно провел рукой по волосам. — Я был просто…

— Раздавлен, — шепчет Оливия.

— Да, — мой голос ломается, когда я крепче обнимаю ее. — Просто человек с разбитым сердцем. Я не думал, что он догадывается, кто я такой. Он не мог видеть, в конце концов. А потом я принял самое глупое решение в своей жизни. Я встал и схватил ключи от машины.

Оливия нервно вдыхает, и я замечаю, как по ее щеке ползет слеза. Она быстро смахивает ее.

— Хэнк резко ударил своей тростью по моему колену, а потом ударил ее концом в мой живот. Я точно помню, что он сказал мне потом.

Я вспоминаю момент, тот, который спас жизнь мне, и, возможно, многим другим. Я помню, как эти светло-голубые глаза смотрели на меня. Это была ярость, которую я видел в Хэнке только однажды, когда он соскользнул с табурета, его руки медленно двигались по моей груди, пока он не нашел горловину моей рубашки и не схватил ее.

— Я знаю, что вы не собираетесь садиться за руль, мистер Беккет, — сказал он. — Вы слишком много выпили и слишком много потеряете. Здесь есть люди, которые зависят от вас. Не принимайте глупого решения, о котором вы будете жалеть всю оставшуюся жизнь, если вообще доживете до этого. Не принимайте это решение лишь потому, что вам сейчас больно.

Тихие слезы текут по лицу Оливии, когда она поворачивается ко мне, пальцы впиваются в мою челюсть, и она оставляет самый нежный поцелуй на моих губах.

— Хэнк даже не пьет. В тот день была седьмая годовщина смерти Ирландии. Он сидел там в полночь и пил стакан шоколадного молока, потому что во время послеобеденного сна ему приснилась его умершая жена, и сказала, что кому-то понадобится его помощь. Он сидел там с шести часов вечера и ждал. Сказал, что понял, что ждет именно меня, как только я опустился на барный стул рядом с ним. Я знаю, это звучит безумно.

Оливия фыркает и икает у меня на груди. Я притягиваю ее лицо к своему и улыбаюсь тому, как она пытается смахнуть слезы.

— Прости, что плачу, — получается довольно плаксиво, так что я не думаю, что она сможет успокоиться в ближайшее время. И ведь эта та же самая девушка, которая не так давно захлопнула дверь перед моим носом и сказала, чтобы я шел в жопу. Удивительно. Она, конечно, отлично притворяется, что справляется с чувствами. Оливия обхватывает меня руками и зарывается лицом в мою шею, а я глажу ладонью ее волосы. — Это не безумие, и я так благодарна Хэнку, Ирландии и тебе.

— Мне?

Она кивает.

— За то, что позволил мне увидеть настоящего Картера Беккета. За то, что ты из тех мужчин, которые заботливо относят свою маму в кровать. За то, что один из твоих лучших друзей — это восьмидесятилетний мужчина, который любит пошлые книги. Я благодарна тебе за то, что нахожусь здесь с тобой.

Я немного теряюсь в словах, поэтому просто тянусь к ее лицу, чтобы поцеловать. Если я попытаюсь заговорить, есть большая вероятность, что с моих губ сорвутся слова о чувствах, о которых я пока не готов говорить. И это чертовски нелепо, ведь, закрыв глаза на то, что происходило в последние пару недель, мы провели вместе всего лишь один полноценный день.

Невозможно отрицать, что то, что между нами есть, кажется таким правильным. Надеюсь, она тоже это чувствует, потому что в этот момент я отчетливо понимаю, что эти чувства не пройдут по щелчку пальцев.

В течение следующего часа мы сидим у огня, рассказываем истории, тихо смеемся, Оливия растянулась напротив и наслаждается массажем ног, который я ей делаю. Она продолжает отдергивать ногу и хихикать каждый раз, когда я задеваю определенное место на ее стопе, поэтому я снимаю толстые носки и перекидываю их через плечо, обнажая ее розовые пальцы.

— У тебя есть фут-фетиш, о котором я не знаю? — спрашивает Оливия, когда я прижимаюсь губами к изгибу ее ступни.

— Нет, — мой рот тянется к ее лодыжке, а моя ладонь проникает под треники, и скользит вверх по ее икре. — У меня фетиш на тебя. И я умираю от желания увидеть твои ноги… — я пощипываю ее ступню. — Щекотно?

Оливия слетает со спинки дивана и почти бьет меня ногой по лицу, когда мои зубы покусывают ее чувствительную кожу.

— Прекрати! Картер!

Но разве я останавливаюсь? Нет, конечно, нет. Я обхватываю рукой ее лодыжку и кончиками пальцев вожусь с ее ногой, пока она визжит и бьется. Я не останавливаюсь, пока она не становится потной, красной и слезы текут из ее глаз.

Она дерется со мной, а я прижимаю ее к своей груди.

— Ты такой говнюк.

— Да, но я твой говнюк, — шорох привлекает мое внимание, и я понижаю голос, касаясь ее щеки.

Я указываю на поляну, где появляется лось, каждый шаг которого медленный и осторожный, когда он осматривается.

— Смотри.

Оливия удивленно вздыхает, вскарабкивается на мои колени, чтобы получше рассмотреть его, и хватается за перила.

— Боже мой. Похоже, это малыш.

— Да, — мое внимание привлекает темная тень, и гораздо более крупный лось делает несколько шагов вперед, копаясь в снегу. — А вот и мама.

— Такая невероятная, — удивленно бормочет Оливия.

— Как ты.

Она поворачивается и улыбается мне.

— Теперь вы пытаетесь меня очаровать, мистер Беккет?

— Я пытаюсь это сделать с тех пор, как встретил тебя.

Она обхватывает меня руками за шею и прижимается к моим бедрам.

— У тебя это неплохо получается, как бы тяжело мне ни было это признать, — она целует меня в губы. — Гораздо лучше, чем «я хочу посадить тебя на штрафную скамейку».

Я фыркаю от смеха.

— До сих пор не могу поверить, что это не сработало. Но я думаю, если бы у меня было еще пять минут…

— Я бы ударила тебя по лицу. Да, ты