Драконья Игра - Наталья Корнева

Он ошибся.

Себастьян с удивлением оглядел собеседника: тот подготовился к походу на славу. Помимо превосходной дорожной одежды и обуви, совсем не походившей на прежнее тряпье, гончар был вооружен несколькими метательными ножами и превосходным мечом. Судя по драгоценно украшенным ножнам и рукояти, — фамильным и очень дорогим.

— Должен предупредить: если Маяк все эти годы не отпускал тебя, значит, ты по-прежнему не готов покинуть его. Маяк оберегает тебя. Ты должен уйти не таким, как пришел. Совсем не таким.

— Я знаю, — колдун устало прикрыл глаза. — Поверь, знаю не хуже тебя. Но я должен попробовать. Как я понимаю, ты собираешься вернуться в Ледум? Позволь показать тебе, как можно попасть в город, минуя сторожевые башни и избегнув ненужных неприятностей с Инквизицией и властями. Мне ведомы кое-какие секреты этого проклятого места.

Себастьян недоверчиво покачал головой. Гончар был полон сюрпризов, как шкатулка кокетки — модными украшениями.

— Скажи еще, что мы попадем прямиком во дворец правителя.

Гончар не ответил, и ювелир снова пошел вперед. Некоторое время они передвигались в многозначительном, но вполне дружелюбном молчании. Лес дышал вокруг, подстраиваясь под ритм их шагов.

— Что это такое, Себастьян? — вздрогнув от отвращения, вдруг спросил его спутник. — Двадцать лет я наблюдаю и не могу понять смысла такой жестокой, варварской казни. Или это какой-то религиозный обряд?..

На звук голоса ювелир обернулся и мельком глянул в лесную чащу, уже зная, что увидит. Взору его во всей красе предстала необычная для непосвященных, но часто виденная в юности картина.

Неподалеку от них на коленях сидел мертвец. Судя по всему, он умер совсем недавно, может, всего несколько часов тому назад. Человек был уже немолод, и смерть его представлялась довольно естественной, если бы не один нюанс: сквозь мертвое тело свободно, как сквозь рыхлый весенний снег, проникали гибкие стебли дерева, которое мертвец обнимал крепко, как молодую жену.

Молодые ростки уже вовсю заполонили внутренности, жадно поглощая питательные вещества. Паутина трав густо оплелась вокруг голеней и бедер, звездочки цветов усеяли начавшие седеть длинные нити волос. Особенно эффектно смотрелись синие плесневелые грибки на тонких ножках, которые прорастали прямо сквозь еще не успевшие вытечь глазные яблоки.

Однако Себастьяна это зрелище не шокировало. Наоборот, вызвало чувство спокойной, безмятежной радости.

— Ни то, ни другое, — понимающе улыбнулся сильф. — Всё гораздо проще. У лесных людей не бывает кладбищ. Леса Виросы не только позволяют им находиться под своей вековечной сенью, губительной для чужаков, они питают их всю жизнь, даруют пищу, воду и защиту. Деревья отдают свою плоть, чтобы у людей был кров и огонь, важнее которого нет ничего за пределами городов. Пустоши прекрасны, но безжалостны, и уцелеть можно лишь благодаря милосердию Виросы. Поэтому, когда приходит час, люди возвращают свою благодарность, соединяясь с деревьями. Они дарят своих мертвых Лесу. Земля, которая долгие годы была им домом, принимает тела и становится братской могилой. Все здесь живут в некоем высшем симбиозе. По сути, люди — неотъемлемая часть Виросы, такая же, как сами деревья, звери или птицы.

— Так значит, Лес стоит на крови? — брезгливо поежился гончар, по-прежнему не отрывая от умершего настороженных глаз. На лице его было написано непонимание и неприятие. Многое колдун пересмотрел в своей жизни за минувшие годы… многое, но не всё. Всё же память о городе была слишком сильна.

Память, которая отравила его.

— Нет, — отрицательно покачал головой Себастьян, — конечно же, нет. Здешняя земля вобрала много крови, это так. Но Вироса не нуждается в этом. Люди не смогут выжить без Леса, но не наоборот. Вироса стояла прежде, чем пришла человеческая раса, и будет стоять после нее. Вироса — единственное, что будет всегда.

— Спорный взгляд… — гончар неожиданно задохнулся, не успев закончить мысль.

Он словно захлебнулся внезапным сырым ветром и замолк.

Но что это? Всё тонет в странном неуловимом свечении, идущем откуда-то изнутри. Сильф сузил глаза, пристально всматриваясь в переплетения воздуха вокруг, и с замиранием сердца различил в них тончайшую зеленоватую нить. Блестящую скользкую металлическую нить, тянувшуюся откуда-то вне здешних четырех измерений.

Не думал ювелир, что когда-нибудь доведется увидеть такое. Но глаза не обманывали его: реальность менялась. Воздух, проникавший в легкие, в кровь, в мозг, воздух, составлявший подлинную его суть, сочился несуществующим, как старая рана сочится сукровицей.

А сильф всё смотрел и смотрел, и не мог насмотреться на это фантастическое откровение, как слепой от рождения человек, внезапно обретший заветное зрение.

И если бы он мог сейчас видеть себя со стороны, то был бы удивлен еще больше. Глаза сильфа, способные видеть больше глаз простых смертных, превратились в два зеленых моря. В два бушующих древних моря, наводящих ужас на моряков, которым не посчастливилось попасть в шторм. Взгляд пронизывал насквозь.

Ювелиру казалось, он вышел за границы, за пределы своего — своего ли?.. — тела. Далеко за. Дух его проявлял себя в иных сферах.

— О Изначальный! — изумленно воскликнул Серафим. Мысленно озираясь, во плоти он не поворачивал головы. — Я вижу их… Вот черт. Я вижу твоих призраков!

Две тоненькие женские фигурки, похожие друг на друга, как мать и дочь, были странным образом деформированы, словно отражения в быстро текущей воде.

Полные отчаяния взгляды их погружались прямиком в душу, как нож погружается в масло. Длинные полупрозрачные волосы напоминали заросшие ракушками водоросли и заплетались в бесконечные косы вместе с травами и цветами, облаками и птицами. Серафим присмотрелся и с неожиданной неприязнью заметил, что всё того же зеленоватого оттенка платья явившихся надеты наизнанку.

Женщины были прекрасны — и одновременно страшны, страшны до истерики.

Потому что они были мертвы.

Покойницы не походили на умиротворенный, возвышенный и определенно бесполый фантом Моник — тот был чужд мирскому и совершенно непостижим. Они же выглядели как самые обыкновенные смертные, вдобавок испуганные. Их словно терзала боль, которая не могла утихнуть.

Серафим похолодел. Души женщин не были упокоены: их до сих пор раздирали мысли, пытали былые страсти и мучали воспоминания.

Они по-прежнему страдали.

Гончар внезапно ссутулился и весь как-то сник. Инстинктивно втянув голову в плечи, он будто попытался спрятаться и вдруг путано закружил практически на одном месте, спотыкаясь о собственные ноги. В этот момент колдун казался совсем ребенком, беспомощным, остро нуждавшимся в защите. Он был полностью дезориентирован, и ему срочно требовалась помощь.