Пария - Грэхем Мастертон

Я сбежал со склона так быстро, будто вернулся во времена средней школы, когда ежедневно бегал, плавал и воображал себя новым Джонни Вайсмюллером. Но прежде чем я приблизился к Чарли на расстояние окрика, я так устал, что мог только натужно хрипеть, но все еще бежал, медленно, пошатываясь, пока между нами не осталось ярдов двадцать.

— Папа, — долетал до нас крик, несомый северо-западным ветром. Папа, идем!

Этот голос звучал так естественно юношески, что меня пробрал озноб. Я увидел, как Чарли подбегает к воротам кладбища, открывает их, заходит и исчезает между шеренг надгробий.

Я предпринял последнее усилие. Когда я наконец добрался до ворот кладбища, я едва успел увидеть, как Чарли спешит по среднему проходу между надгробиями. Он теперь замедлил шаг и шел, прижимая руки к груди, поскольку запыхался, но ни на секунду не останавливался передохнуть. Нийл ждал его в конце аллеи, улыбался, протягивал руки и приветствовал отца так радостно, что я понял: я никак не смогу вынудить Чарли вернуться.

— Чарли! — с огромным усилием прокричал я. — Чарли, подождите еще хоть минутку!

Я дернул железные ворота, но по непонятным причинам они воспротивились мне. Ворота не были заперты на засов, не были заперты на ключ, ведь Чарли легко открыл их. Но хоть я и тряс их и толкал изо всех сил, они даже не дрогнули.

— Чарли! — прохрипел я. — Чарли, минутку, послушайте же! Не приближайтесь к нему, Чарли. Не приближайтесь! Чарли, это не Нийл! Не приближайтесь!

Я уперся плечом в ворота, но они не уступили. Я не мог ничего сделать. Я стоял за воротами и кричал, а Чарли тем временем медленным, тяжелым шагом шел между надгробиями в сторону своего чудом возвращенного сына.

Затем я услышал громкий, глубокий скрип, будто кто-то передвигал по цементному полу тонну камня. Я сам не знал, слышал ли я этот звук ушами или чувствовал подошвами ног. Потом раздался следующий звук, еще более громкий и более скрипучий.

Может, это было землетрясение? Может, что-то двигалось под нашими ногами? Я слышал, что в Грейнитхед есть подземные гроты там, где море вымыло под землей пустоты. Прижимая лицо к прутьям ворот кладбища, я старался увидеть, что творится там.

К моему удивлению и ужасу, я увидел, как одно из надгробий, огромное, белое — мраморный катафалк, украшенный мраморным гробом, — соскользнуло на тропу перед Чарли и теперь преграждало ему путь. Растерявшийся Чарли огляделся, и я услышал, как он кричит:

— Нийл! Нийл! Что творится? Нийл, ответь же мне!

Но прежде чем он успел развернуться к воротам, следующее большое надгробие втиснулось в аллею за его спиной, отрезая ему путь назад. Оно двигалось медленно, как дорожный каток по гравию. Через секунду мощная гранитная плита полностью заблокировала проход.

— Чарли! — закричал я. — Чарли, бегите! Ради Бога, Чарли, бегите!

Я услышал, как Чарли снова зовет Нийла. Но я услышал и еще звук скрежет следующих надгробий, которые приближались с обеих сторон, очень медленно, но неумолимо, дюйм за дюймом уменьшая проход, в котором стоял Чарли.

— Чарли! — закричал я. — Чарли!

Пространство между надгробиями уменьшалось все быстрее, пока наконец сквозь скрежещущий шум не пробился неожиданный, пискливый крик о помощи.

— Мистер Трентон! Я зацепился за что-то рукой! Мистер Трентон!

Я яростно затряс кладбищенские ворота, но так и не смог пройти внутрь. Я мог только с волнением и тревогой смотреть, как Чарли старается забраться вверх по полированному боку мраморного катафалка, отчаянно пытаясь найти путь к бегству от двух огромных надгробий, которые напирали на него с двух сторон. Каждое весило минимум тонну; массивные плиты, украшенные каменными лилиями и барельефами ангелов, двигались как гигантские похоронные дроги, серые и гротескные, бесформенные и неудержимые.

— О, Боже! — пискливо закричал Чарли. — О Боже! Нийл! Помоги мне! О Боже, спаси!

Непонятным усилием Чарли смог наполовину вытянуть свое тяжелое тело из безжалостно захлопывающейся ловушки. Его лицо было пурпурным от страха, глаза вылезали из орбит. Он протянул ко мне руку, но тут массивные надгробия поймали его и сжали между двумя гладкими плитами гранита.

Надгробия сомкнулись и раздавили Чарли. Я слышал треск дробящихся костей ног, напоминающий выстрелы из пистолета. Чарли беззвучно пошевелил губами в ужасающей муке, а потом из его раскрытого рта хлынул фонтан крови и кусков плоти, окрашивая надгробия в красное. С минуту он дергался и извивался, как червяк на крючке, потом, к счастью, упал.

Я закрыл глаза и крепко ухватился за прутья ворот. Я дрожал всем телом, кровь стучала в висках. Потом, больше не оборачиваясь на Чарли, я развернулся и начал взбираться на холм.

Позади раздался жесткий, действующий на нервы скрежет, когда надгробия отодвигались назад, на свои места. Этот звук пронизал меня до мозга костей, как говорят гасконцы. Я знал, что еще много лет буду просыпаться по ночам и напрягать слух, боясь этого звука; скрежета ужасной, неумолимо приближающейся смерти.

Наверно, нужно сообщить о смерти Чарли в полицию.

Я должен остаться у останков, пока кто-нибудь не появится. Но я уже замешан в два таинственных убийства, я уже достаточно натерпелся страха и нажил кучу неприятностей. Как мне объяснить смерть Чарли кому-то, кто не видел этого собственными глазами? Мне и самому верилось с трудом: огромные надгробия двигались, словно наделенные собственной волей. Я взобрался на холм, миновал поворот на Аллею Квакеров и наконец добрался до лавки Чарли.

Обратная дорога заняла у меня втрое больше времени, чем безумный бросок к кладбищу. Когда вошел в лавку, чтобы забрать бутылки с виски и вином, у меня уже было заготовлено, что сказать.

— Вы нашли его? — бросил Сай.

— Ни следа, — гладко соврал я.

— Вы о нем беспокоитесь? — заинтересовался Сай.

— Нет, просто хотел ему кое-что сказать, но это не так уж и срочно.

— А когда и вы вылетели, будто вас шилом кольнули в мягкое место, я подумал…

— Забудь об этом, хорошо? — перебил я его более жестко, чем собирался. Я взял бутылки со спиртным. — Извини. Спасибо, что постерег бутылки.

— К вашим услугам, — ответил сбитый с толку Сай.

Я поехал в Грейнитхед. Мое любимое место парковки оказалось занято, и мне пришлось доехать до деревенской стоянки у пристани. Так что назад, на рынок, я доплелся явно не в лучшей форме: измученный, запыхавшийся, перенервничавший и взбешенный. Я вошел в „Бисквит“ с хмурой миной, изображая Квазимодо, у которого разболелся горб.

— Ну и ну! — завопила Лаура. — И у него еще хватает наглости явиться сюда!

Я знал, что раз она сама заговорила со мной, то я уже наполовину прощен. Я положил цветы на прилавок, поставил рядом бутылку вина и сказал:

— Цветы в виде извинения. Вино мы должны были выпить вчера вечером. Но если выпьешь вино сама, а цветы выбросишь, то что ж, я пойму.