Двойники - Ярослав Веров

Свежий ветер с Невы сдул видения. Осталась пустота. И осталось сладострастие. Накал его был таков, что казалось — чуть ослабь волю и завоешь на луну зверем, громко и бессмысленно, хоть она и молодой месяц. Жаждалось обратно в военкомат, в объятия загадочной феи.

Данила очнулся у входа в метро. «Поехать? К кому?» Так и не решив, он уже спускался по эскалатору. «А если к Ариадне? Ее швейцар, небось, на трудовом посту, вот и пообщаемся. Что с того, что десять лет прошло?»

Но уже в вагоне дошло, что это у него «дурочка», явная и несомненная. «Так нельзя, мужик». Данила осмотрелся, как будто мог разобрать, куда его несет поезд. Полупустой вагон и сладкий голос из динамика: «Следующая станция — «Черная речка»». Данила вскочил осененный:

— Ну конечно, перст судьбы! К Веронике, это же ее станция!

Молодой, коротко стриженный джентльмен в твидовом костюме, носатый и лопоухий, в очках с тонкой металлической дужкой, уставился на Данилу так, будто всё понял; должно быть, просто хотел запомнить эпизод, чтобы потом использовать к случаю в своем очередном научно-фантастическом романе.

Наверх по эскалатору Данила не шел даже, а летел. «К Веронике, к ней. Это оно».

Вероника жила в старой, некогда коммунальной квартире, где сейчас обитали только она, занимая комнаты по правую сторону коридора, да по другую сторону в двух комнатах — муж с женой, ее товарищи по университету.

Длинный коридор тонул в клубах густого табачного дыма. Многочисленные голоса образовывали сплошное гудение, рассекаемое взрывами хохота, — в ближайшей комнате чей-то знакомый голос травил анекдоты; да слышался из залы гитарный перебор.

Данила постоял в прихожей, вбирая обстановку, и громко воззвал:

— Вероника! Вероника! Выдь ко мне! Несчастному.

Из залы вышла Вероника, с гитарой под мышкой.

— Даня, какой ты молодец.

— Еще бы, радость моя. Еще бы. Еще бы не молодец, более того — мóлодец!

— Надеюсь, добрый?

— Сегодня — да. Несчастный, но добрый молодец.

— О! Голубцов! Сколько лет, сколько песен, давай к нам, у нас тут господин Веприло анекдотами народ травит, — в коридоре возник Славик Оттудошний, бывший сокурсник; теперь, по слухам, мелкий коммерсант, первопроходец свободной экономической зоны «Город Петроград».

— Костя? И он здесь? Теперь вместо тушенки анекдотами травит.

Славик хихикнул, сигнализируя, что еще не позабыл боевую студенческую молодость, как Костя Вепрь приволок в общагу целый чемодан китайской тушенки «Великая Стена» и развернул широкую торговлю. Правда, друзьям не предлагал — оттого друзья и не пострадали. Пострадало всё общежитие, сам товарищ комендант жестоко пострадал, а друзья, напротив, были благодарны.

— Вероника, а по какому случаю гудим?

— По случаю нашего театра, разве забыл? — ответил Славик.

Да, в самом деле забыл, а ведь есть такой случай. Было это во времена всё той же боевой молодости. Был театр при универе. В нем ставили милые, но дерзкие авангардистские пьески. При театре — дискуссионный клуб; само собою, наличествовал и КСП — без них никакое порядочное учреждение таковым считать себя не могло. КСП — клуб самодеятельной песни — ничем, впрочем, не блистал, громкие имена из него так и не вышли. Но в изобилии приглашались как местные, так и приезжие бардовские светила. Приезжали и светили — ох, любили они град на Неве и его студентов.

Данила был уже на пятом, когда в КСП возникла совершенно юная Вероника с ее розовыми песенками. Народ снисходительно терпел, мол, «дерзай, все мы с пеленок начинали», и старательно прятал ухмылки. То ли ухмылочки эти, а скорее, сами песни — было в них что-то настоящее, не эти заезды про жисть нелегкую, дерьмовую, в которой, наперекор непоющим и несочиняющим, автор тем не менее прозревает что-то такое неизбывное, — и привлекли внимание Данилы. А может, и песни ничего тогда не значили, но был голос — звенящая птица в лесной чаще, нет, не только лишь голос, а то, из чего он рождается, душа.

Данила взял ее под свое крыло. Она это называла «безденежное меценатство». Не имея от природы ни голоса, ни слуха, наш герой сумел так поставить себя в КСП и в студенческом театре, что с ним считались решительно все. До того, что одним словом мог он погубить целую постановку. Но зато уж скупая похвала (иной он не терпел) возносила объект похвалы на вершину общественного признания.

Знакомство вылилось в дружбу. Дружба перешла в крепкую дружбу. По законам жанра крепкая дружба должна была плавно и неизбежно перейти в тривиальный роман, однако этого не произошло. Они стали друг другу родными людьми, но не понимали природы этого родства. Был в их отношениях переломный момент, в этой самой квартире. Всё шло к тому: одни — даже соседи умотали к морю, много вина, гости разошлись. В голову Данилы полезла конкретная мужская лирика. «Вот сейчас…»

Но как будто раздвоение или внутренний голос — смотришь, видишь, хочешь и в то же время ты же, но как бы из иного пространства, говоришь себе: «Стой, Голубцов, ни шагу». Рассказчики бы от себя добавили: «… если не хочешь всё испортить». Данила тогда стремительно собрался, невразумительно распрощался и ушел.

То ли она поняла, то ли почувствовала, — конечно же почувствовала, странным своим чутьем, — но именно с того момента их отношения приобрели особую доверительность.

Но виделись они редко, а телефону передоверять чувства не хотелось.

Итак, студенческий театр. Случился казус: чудесным образом удалось пригласить ставить «Гамлета, принца датского» знаменитейшего авангардного режиссера, самого Сержа Хуана Рочеса де Вангольера, и он, вообразите себе, согласился. Более того, беспрепятственно прибыл и осуществил постановку. А ведь это еще до экономической оттепели! Но спектакль все-таки «закрыли». Был шок: на премьеру съехался не только петроградский, но и московский бомонд. Вот в этот-то трагический день и собрались все, сколь-нибудь причастные постановке — Данила, разумеется, тоже — и кто-то, потом так и не вспомнили — кто, предложил:

— Давайте считать сегодняшний день праздником — пить и веселиться.

И кто-то добавил роковое:

— Вовеки! Ежегодно отмечать как «День нашего театра»!

Боже, как все тогда нажрались… Что ж, значит, надо веселиться, хорошо, как следует посидеть, раз такие пироги. Судьба, значит. «Судьба бежать и судьба ждать забега».

Данила взял у Вероники гитару, примостил ее тут же, в углу, и повел Веронику за руку в дальнюю по коридору комнату, в спальню. Прикрыв дверь и даже не включая свет, поставил ее перед собой:

— Ну как? Без меня ничего не случилось?

— Еще нет.

— Значит, живем, дышим?

Она улыбнулась и провела ладонью по его лицу:

— У тебя что-то стряслось.

— Может быть. Пока не могу определиться. Ты ведь знаешь меня, пока не сформулирую проблему — ее нет.