Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков

Так не преступно ли все это?

Приблизительно с такой речью выступил 22 июня 1878 года Иван Сергеевич Аксаков, возглавлявший Славянский комитет в Москве и рекомендовавший Петра Владимировича Алабина агентом своего общества в Болгарию.

– Посмотрите на первую статью этого позорного соглашения! – за час до официального выступления говорил в кулуарах своим коллегам Аксаков, у которого на руках уже были «берлинские» документы. Он ожесточенно потрясал ими. – Читаю: «Болгария образует из себя княжество, платящее дань, под главенством его императорского величества султана!..» – Писатель и оратор негодовал и багровел от этого текста. – Да как же такое можно было позволить после пятисотлетнего ига, господа?! Я вас спрашиваю! И после Сан-Стефанского соглашения?! А статья номер три?! «Князь Болгарии будет свободно избираем населением и утверждаем Блистательной Портой с согласия держав»! Еще и Портой Блистательной утверждаем?! Да еще и с согласия держав?! – и понятно каких: Англии и Австро-Венгрии! – Он потрясал документами перед лицами своих не менее разгневанных коллег. – Куда же смотрели Горчаков с Шуваловым, два этих бездарных дипломата, когда подписывали такое?!

Через несколько дней Аксаков получил уведомление о том, что он должен покинуть Москву. Это был не арест, но ссылка. Это были репрессии против свободы слова и волеизъявления передовой интеллигенции. Причем репрессии несправедливые, по-николаевски злые! А ведь исходили они, что самое обидное, от Александра Второго. С которым интеллигенция связывала самые счастливые перспективы!

Впрочем, ссылка не была жесткой. Аксаков уехал в село Варварино Юрьевского уезда Владимирской губернии, принадлежавшее родственникам его жены, дочки поэта Тютчева. Но в эти месяцы его ссылки судьи и жандармы подсуетились, и московский Славянский комитет был закрыт и негласно запрещен раз и навсегда, а его члены благополучно распущены. Но каждый из них, и особенно приближенный к Аксакову, уходил с «темным пятном» вольнодумца на своей биографии.

Петр Владимирович Алабин, будучи губернатором Софии, вдруг перестал быть членом Московского славянского общества. Это его и задело, и оскорбило, и разочаровало. «Интересно, – думал он, – может ли английская королева взять и закрыть тот или иной джентльменский клуб? Вряд ли! А в России все возможно! Так и пахнуло суровой аракчеевщиной!..» Он наделялся, что царь даст добро взять Константинополь – и Гурко займет Второй Рим. Не вышло. Его несказанно обрадовал Сан-Стефанский мир, дававший простор для рождения великого славянского сообщества на Балканах. Вот когда бы началась новая эпоха в истории Европы! И этого не произошло. Берлинский мир, с которым он ознакомился по пунктам, был оскорбителен и унизителен для России. Болгары, жившие на севере от Балкан, конечно же, торжествовали, а вот живущие от горный гряды к югу вдруг, став жителями Восточной Румелии, ощутили на себе все последствия недавней народной революции.

И вот уже 21 августа Петру Алабину приходит телеграмма из Петербурга: «Императорский комиссар генерал-адъютант Дондуков-Корсаков. Предписание софийскому губернатору Алабину: по возможности приостановить массовое переселение болгар из районов, отходящих к Турции. Собрать сведения о количестве свободных земель в вверенной ему губернии, годных для предоставления их в пользу переселенцам».

– Горько мне это читать, Марин Степанович, – говорил Алабин в своем кабинете вице-губернатору Дринову. – Очень горько!

– У меня сердце не перестает болеть, когда я думаю, сколько человеческих надежд оказалось разрушено, – отвечал тот. – И сколько будет разрушено, когда у этих брошенных на растерзание туркам болгар вырастут дети, потом внуки… А какие были у нас надежды! Боже ты мой…

В эти недели тысячи отчаявшихся вернуть истинную Родину болгар потянулись из-за Балкан на север к своим родным и соседям, предчувствуя месть со стороны ожившей и набиравшей силы Порты. А все знали, как мстительны турки, да еще прежде униженные, растоптанные. Падали они с большой высоты и уже не надеялись туда вернуться. Думали только рычать и скалить зубы, а тут свезло! Взяли за шкирку и втащили обратно на Олимп. И как теперь они будут мстить болгарам-христианам, можно было только предполагать!

Тридцатого августа Петр Алабин отправляет телеграмму князю Дондукову-Корсакову: «Сообщаю Вам, ваша светлость, о вооруженных столкновениях в Джумайском и Кюстендильском округах между турками и болгарами и о нападении башибузуков на деревню Сушицу Джумайского округа».

Все случилось так, как и должно было случиться после подписания Берлинского договора. Миллионы болгар, только что решившие, что их родная земля вернулась к ним, во второй раз потеряли ее. Это было и горе, и великое разочарование, и крушение надежд. А турки, хоть и давали обещание на Берлинском конгрессе относиться с веротерпимостью к христианам на своей территории, конечно же, не могли простить им восстания и полной победы. Но там, где регулярные турецкие части не посмели бы вырезать тот или иной хутор, башибузуки, не знавшие никаких человеческих правил, творили все что угодно при полном молчании султана и его наместников.

Все начиналось заново – война точно и не прекращалась.

Целые дни Петр Владимирович проводил в заботах. И в губернаторском кресле, принимая мелких чиновников, слушая через переводчика жалобы и просьбы горожан и крестьян, подписывая бумаги, и в разъездах по городу и его окраинам. Иногда Дринов помогал ему, иногда он – профессору-болгарину. Надо сказать, оба они пытались не утонуть в рутине повседневной работы, и это им удавалось. А все потому, что оба оказались людьми с фантазией, были полны преобразовательскими идеями, неравнодушными, да и князь Черкасский, этот прирожденный администратор, тоже не давал им заскучать. Что помогало Петру Владимировичу, это серьезный опыт Вятки и Самары, где он выплавился в умелого и дальновидного администратора, и боевой опыт четырех европейских войн. Петр Владимирович прекрасно понимал, что болгар надо учить и администрации, и военному делу. Иначе говоря, ковать не только чиновничий аппарат, но и командно-офицерский. Пройдет еще несколько месяцев, и русские войска по предательскому Берлинскому соглашению должны будут покинуть Болгарию. А что дальше? Оставить их один на один с куда более предприимчивым и практичным врагом? Ну нет! И пока Марин Дринов занимался просветительскими делами, подъемом культуры своей страны, Петр Владимирович взялся за иные дела. Он подал интереснейшую идею князю Черкасскому, и тот ответил одобрительно и воодушевленно: «Не сомневался в Вас, Петр Владимирович! Сделаю все, что смогу». Что и говорить, связи у князя были колоссальные! Без его сиятельства дело, разумеется, не пошло бы. Князь обещание сдержал – пробил идею Алабина. В течение нескольких месяцев Петр Алабин открыл несколько военных училищ, а самых одаренных юношей, сразу проявивших себя в учебе, отправил в Россию. Лучших стрелков – в Елизаветградскую юнкерскую школу. Будущих топографов и пиротехников – в Петергоф. Будущих оружейников – в Тулу. Впрочем, на что упирал князь Черкасский, продвигая эти идеи при дворе и в министерствах, если болгары сами не смогут дать отпор туркам, придется это делать русским. Так не лучше ли воспитать бойцов из братского народа? Тем более что без регулярной армии не может быть полноценного государства!