Земля точка небо - Алексей Егоренков

— Тогда почему не поговорить с собой? — громко спросил он, поворачивая к себе зеркало. — Да, правда. Итак, начнем заседание. Что скажешь… Дима? Предлагаю обсудить наши планы.

— Да, предлагаю обсудить наши планы. Нам нужно выбираться отсюда. Лизка с Максом уже, наверное, возле границы.

— Давай собираться, и догоним их. А там посмотрим. Точно. В точку, Дима, как всегда.

— Спасибо. И обсудим по дороге нашу суровую действительность. В машине у нас будет много времени. Знаешь, а ты настоящий псих.

— Знаю, Дима. И даже… радуюсь этому. Уж хоть так, для начала.

— Классно погуляли, да? Он засмеялся и вернул зеркало на полку. В гулкой ванной опять стало тихо.

17 мая 2005 года

Максиму пришлось тяжелее всех. Лизка спокойно отдыхала в кресле, смотрела фильмы; за Дмитрия он тоже не переживал — тот наверняка привык терпеть и большие расстояния — а вот Макса колбасило очень не по-детски. Ему доводилось терпеть подобное, и он подготовился заранее.

Побольше алкоголя, чтобы уснуть. Еще нужны были кое-какие таблетки, но в немецкой аптеке они не продавались — там вообще ни хера не продавалось без рецепта, кроме леденцов. «Если бы знать», — думал он, — «можно было спросить что-нибудь на хероин споте». Но кто знал. И кто знал, что в бездействии терпеть это окажется настолько трудно. Всё началось через сутки, как по графику. Лёгкое недомогание.

Потом оконный свет начал жечь ему глаза. Максим опустил веки и ждал, регулярно отогреваясь пивом. Рано или поздно это должно было пройти, и прошло, но апатия, пришедшая следом, уходить не спешила. Она ждала, готовясь превратиться в черную, глубокую абстинентную депрессию. И Макс, не имея других занятий, ждал вместе с ней. Автобус притормозил и заглох. Максим запоздало понял, что движение прекратилось. Его голова поплыла вперед, и Максу пришлось ухватиться за подлокотник. На Людвигсдорфе бушевал ветер, и флаги трепетали на мачтах почти вертикально. Хотелось выйти. Но приходилось терпеть, пока между рядов шел польский таможенник, собиравший паспорта. Наконец автобус тронулся и сантиметр за сантиметром пополз через границу. Когда зашипела и распахнулась дверь, Максим вылетел наружу первым. Еле сгибая ноги, он побежал к серому бункеру, где виднелась надпись «Туалет», выведенная забытыми буквами. Ступени вели под землю, в невыносимо смердевший кафельный мешок.

Пол был затоплен, и под ногами хлюпала какая-то мерзость.

Помочившись в неровную дырку, Макс оглянулся в поисках раковины, которой не было. В углу виднелся стул. На его спинку опиралось мутное зеркало — старинное, огромное, в резной деревянной раме. «С возвращением», — подумал Максим, вытерев руки изнанкой кармана. Из последних сил он вскарабкался по крошащимся ступеням навстречу дневному свету, забрался в автобус и рухнул около Лизки, которая так же безучастно смотрела в экран.

— Есть хочешь? — спросила она. Макс помотал головой.

— Достань мне гамбургер, пожалуйста. Вынув замасленный пакет, Максим осторожно понюхал содержимое. Оно не пахло ничем. Макс передал бутерброд Лизе, и она съела его в три жадных укуса. А Максиму было плевать. Ни аппетита, ни обоняния, до сих пор. Когда они снова набрали скорость, Максу показалось, что у автобуса сломалась подвеска. До таможни он будто плыл, мягко покачиваясь на шоссе — а теперь кабину трясло, швыряло, подбрасывало на каждом ухабе. Кресло било Максима под зад. Вокруг дребезжало железо, а где-то внутри тяжело грохал незакрепленный багаж. «Ни фига себе», — вяло подумал Макс. Нет, он слышал эти шутки о дорогах, и сам иногда пересказывал их, но чтобы настолько … Вдоль обочины тянулась распаханная грязь. Они проезжали какую-то деревню, всё серое на сером — косые заборы, неровные шиферные крыши.

Жуткие горбатые старухи брели вдоль трассы, волоча то повозку, то пыльный мешок, то неровную вязанку дров. Земля, до самого горизонта, казалась неопрятной, убогой и совершенно брошенной.

— Черт, — пробормотал Максим непослушными сухими губами. — Ведь мы улетали из нормальной страны. Что здесь случилось, пока нас не было?

— Боюсь, это та же страна, Макс, — Лиза потерянно смотрела по сторонам. Он силился и не мог понять, значит ли это, что ей видится то же самое, или наоборот.

— Скажи, это один я… — начал он, но Лиза не слушала. Она неловко подобрала бумажный пакет, наклонилась, и ее сильно вырвало.

— Гамбургер, — сказала Лиза. — Испортился. И укачало.

— Дай сюда, — Максим забрал у нее отяжелевший пакет, завертел его наглухо и растерянно держал в руках эту мерзость до следующей остановки, безразлично надеясь, что пропитанная жиром бумага стала водонепроницаемой. Он уже истратил запас отвращения.

— В райцентре остановка пять минут, — оглушительно передал стюард по громкой связи. — Будьте осторожны, здесь воруют. Макс вышел из автобуса, держа сверток на вытянутой руке, и едва не споткнулся о тощего загорелого паренька.

— Дядя, дай на хлеб, — потребовал тот.

— Нет денег, — хмуро ответил Максим.

— Тогда давай еду, — паренек вытянул руку, норовя схватить тяжелый булькающий пакет.

— Это не еда. Макс отошел к бетонной урне и сбросил неприятный груз. Парень тут же нырнул следом, зарывшись в мусор по локти. Максим резко отвернулся и закурил, но спустя миг вышвырнул начатую сигарету, которую немедленно подобрали. «Санитары леса», — подумал он. Ни вкуса, ни обоняния. И курить не тянет. Возможно, так даже лучше.

18 мая 2005 года

«Виолончель», — сообразила Лиза, еще не проснувшись. Ребристый тягучий рев прорвался в ее грезы, оставив воображаемый привкус меди во рту. Звук ширился и рос, и Лиза открыла глаза, не в силах удержать обмелевшие грезы. На высоком потолке раскинулась люстра — чугунное страшилище, увешанное гроздьями матовых шаров. Лиза перевернулась на бок.

Упругая кровать, покрытая бархатом, спросонья показалась ей бесконечной — ползешь и ползешь, а края всё нет. Зато у Лизы было время, чтобы вспомнить место. Дорогие апартаменты в одном из этих кирпичных небоскребов на охраняемой территории, за полосатым шлагбаумом и стриженной изгородью. Швейцар у входа. Повсюду геометрический порядок. Не столько жилье, сколько дорогой аксессуар. Лиза спрыгнула на пол и оглянулась в поисках одежды, но ее не было. На Лизе осталось только нижнее белье, к тому же — не первой свежести. Ее джинсы, свитер, даже чулки — всё исчезло. Она протиснулась мимо широкой кровати. Стену напротив целиком занимал встроенный шкаф. За его тяжелой дверью обнаружилась целая выставка платьев — на вид дорогущих, хоть и чересчур парадных, как на последний ужин. Лиза выбрала самое неброское (всё равно тысячи две зеленых) и надела его, вдохнув роскошную шелковую свежесть. В дверце шкафа нашлось и зеркало, но краситься было нечем, да и незачем, решила Лиза. Умыться только — и сойдет. Решив найти ванную где-нибудь по дороге, Лиза прикрыла за собой дверь и ступила босиком на мягкий ковёр. Ноги до сих пор гудели после автобуса. Музыка струилась ей навстречу. Лиза пошла на звук, спустилась по мраморной винтовой лестнице и вышла прямо к хозяйке. Бергалиева сидела в кресле посреди широкой гостиной. Второе кресло, пустое, стояло напротив, отделенное низким полированным столиком. «Мебельный стенд», — подумала Лиза. Директриса вытянула руку и щелкнула ногтями по кожаному сиденью.