Девушка в белом кимоно - Ана Джонс

Женщина продолжала молча на меня смотреть.

Я предприняла еще одну попытку, пытаясь справиться с нарастающим волнением.

— Скажите, вы не из семьи Накамура? Той, которая на протяжении поколений владела этим домом? — у меня опустились плечи. Наверное, это все же не она. Женщина, которой писал папа, владела английским языком. Я полезла в сумку, чтобы достать конверт и показать ей адрес.

— Да, это дом моей семьи.

Я медленно подняла на нее глаза, пораженная ее ответом и ее мягким тоном голоса.

— Я Наоко Накамура.

Так это она.

Я нашла ее, пап. Я действительно ее нашла.

— Мне очень приятно с вами познакомиться, — эти слова вырвались у меня почти шепотом. — Вы позволите мне задать вам несколько вопросов? О вашем доме?

Возникла довольно продолжительная пауза, но за ней последовал легкий поклон.

— Я как раз собиралась выпить чаю. Не желаете ко мне присоединиться? — она жестом указала на вымощенную галечником дорожку, которая вела вокруг дома.

Я прошла за ней сквозь небольшие ворота, за которыми на поросшей мхом террасе стоял низенький столик, сервированный для чая. Не сюда ли приходил мой отец?

Дом снаружи выглядел великолепно, но от сада у меня просто перехватило дыхание. Все в нем было продумано до мельчайших деталей. Возле пруда расположились крупные камни, которые в отражении от водной глади выглядели горными вершинами, а те из них, которые высовывались из воды, поросшими мхом вершинами напоминали острова. Белый песок по краям был похож на побережье, от которого в разные стороны разбегались дорожки, чтобы затеряться в саду за деревьями и кустами.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — она указала на напольную подушку, лежавшую на татами, а сама стала аккуратно наливать темный травяной чай. — Он крепкий и горький, как правда, — с этими словами она протянула мне высокую керамическую чашку.

Я приняла от нее чашку — пальцы сами собой легли в углубления на ней — и сделала глоток напитка, оказавшегося терпким и землистым на вкус.

Она улыбнулась, и вокруг ее глаз собрались лучики морщинок. Она была миниатюрной, но ее манера держаться с достоинством, спокойствием и сосредоточенностью заставляла все вокруг нее проникаться к ней уважением, меня в том числе. Я нервничала, не зная, как она отреагирует на мои слова, и не знала, с чего начать.

— Так вы пишете статью о моем семейном доме?

— Да, я бы хотела о нем написать, — сказала я, пробуя на вкус ложь, по мере того как она скатывалась у меня с языка. Я сделала еще один глоток и осмотрелась вокруг, стараясь восстановить спокойствие. — И дом, и сад вокруг него просто великолепны.

В основном саду тоже рос этот невысокий густой кустарник, покрытый крупными белыми цветами.

— Но не так красивы, как ваш шарф, — ответила она, не отводя взгляда от расписанного вручную шелка. — Могу ли я спросить вас, где вы нашли такое сокровище? Тонкость его росписи просто удивительна, — она наклонилась чуть ближе, чтобы рассмотреть его.

— Ах, — я смущенно улыбнулась, — благодарю вас. Это подарок, — я чуть не сказала, что это подарок отца, но вовремя спохватилась. Еще было не время раскрывать свои истинные намерения. Я коснулась пальцами его истрепавшегося края, потом развернула его, чтобы показать ей неудачную штопку кромки. — Боюсь, он немного износился от времени.

— А, реставрация, кинцуги41, — произносит она, выпрямляясь. — Это я понимаю. В Японии отреставрированные предметы считаются даже более красивыми, чем новые, потому что в реставрации запечатлена история этого уникального предмета. Вот как эта семейная чашка для летнего чая, — она кивнула на керамический контейнер рядом с собой. — Смотрите, как линия раскола заполнена золотом. Эта линия прерывает рисунок росписи, но придает особую ценность самой чашке.

— Она очень красива, — соглашаюсь я. На чашке изображены те же цветы, что растут в саду.

Она проследила за моим взглядом.

— Это любимые цветы моей дорогой матери. Эта чашка разбилась, потому что однажды я подала ей незаслуженный суп из горького эгоизма. И прошло много лет, прежде чем я узнала, что она ее восстановила, — она улыбнулась. — Она расплавила свои лучшие золотые украшения и превратила их в тонкую золотую пыль, которую смешала с лаком, которым склеила все отколовшиеся кусочки. Теперь эта чашка вдвойне дорога мне, потому что напоминает о ее жертвенности и прощении. Так что, как видите, истинная жизнь этой чашки началась только в тот момент, когда она разбилась по моей вине, — она выгнула бровь. — Разве вы не так относитесь к вашему шарфу?

Я чуть пожала плечами.

— В моем случае следы на нем были оставлены простой неосторожностью.

— Но вам этот шарф явно был дорог, потому что вы не только зашили его, но и не перестали его носить. Он даже сейчас на вас.

Она снова улыбнулась.

— Итак, мисс Селби Портер, что бы вы хотели знать о доме моей семьи?

Жаркая волна стыда прилила к моим щекам и шее.

— Ну... — манипулирование источником информации с целью добыть то, что этот источник пожелал бы скрыть, было нормой в журналистских расследованиях. Вот только в данном случае ложь, на которую я должна была пойти, выходила уже за мои личные рамки приличий. К тому же внимание, с которым она замечала и читала каждое мое движение, не оставляло сомнений в том, что все мои трюки, даже если бы я на них пошла, были обречены на провал. Я должна была сказать ей правду. Папа хотел бы именно этого.

Я поставила свою чашку на стол.

— Боюсь, когда я сказала вам, что собираюсь написать статью о вашем доме, я была с вами не совсем честна. Я действительно журналист и действительно пишу под именем Селби Портер, но это не мое настоящее имя.

— Я знаю, кто вы такая.

Я осела. Она знает? Грудь распирало от самых разнообразных эмоций, делая вдох почти невозможным.

Наоко улыбнулась, заметив мое удивление.

— У вас глаза вашего отца. Они так же впитывают и отражают свет, как чистейшая вода отражает солнце. И вы, несомненно, похожи на него. Я поняла это в первый же момент, как вы ко мне подошли.

Я снова вспыхнула, и мне стало неожиданно жарко в блейзере, как будто он был шерстяным, а не из тонкого хлопка.

— К тому же на вас мой шарф, — она указала на него. — Это был подарок моего отца, и я, в свою очередь, подарила его вашему, — она снова приблизилась, чтобы рассмотреть его. — Я думала, что уже больше никогда его не увижу.

— Это был шарф моей матери, — вырвалось у меня вместе с жестом руки, которой я его прикрыла от ее взгляда.