Русский легион Царьграда - Сергей Нуртазин

Гремислав креститься отказался, сохраняя веру в старых богов, но отца Дионисия принял хорошо, как и жену Мечеслава Таисию. Приняла ее и Красава. Подолгу вели они беседы друг с другом, часто переходя со славянского языка на греческий, коим овладела Красава, будучи в рабстве.

Назад подались на исходе березозола, когда подул теплячок и селяне выгнали скот полакомиться первой молодой травой. Сопутников на обратном пути прибавилось. По дороге в Киев заехал Мечеслав в стан Торопши и его друзей, для коих вымолил у князя Владимира прощение и уговорил их поступить к нему на службу. Так что до Киева ехали в сопровождении ватажников.

По возвращении Мечеслава ждала радостная весть; Таисия понесла, а значит, в скором времени должен был родиться еще один потомок Гремислава. Добрая весть была не одна, другую привез ему торк, служивший в дружине князя; Аяна была жива. Вскоре Мечеславу представился случай ее навестить – Владимир посылал его на рубеж, чтобы сопроводить в один из острожков отряд чудинов, набранных в земле Новгородской, к ним присоединился и Торопша со своими людьми.

Собираясь в путь, Мечеслав распрощался с Таисией, потрепал по холке верного пса Аргуса, испросил благословения у отца Дионисия, пришедшего пожелать ему доброй дороги. Не знал Мечеслав, что это прощание с монахом будет последним. Не пройдет и года, как отца Дионисия, несущего свет Христовой веры в муромские леса, забьют до смерти язычники.

Теперь же ехал он вместе с Торопшей во главе малой дружины к рубежам, коротая путь разговорами о будущем земли Русской. Думали-гадали, что ждет ее впереди? Станет ли она державою великой, такой, как царство ромейское, или исчезнет, пропадет, забудется имя ее, рассеется, растворится народ ее среди прочих, как было это со многими другими племенами. Сколько бед, радости, горя и сколько испытаний выпадет на долю ее? Сколько побед у нее впереди? Сколько поражений? Сколько врагов коварных, до чужого добра жадных, придет еще на землю Русскую? Какие правители у нее будут после нынешнего князя? Смогут ли они оборонить, обогатить и возвысить Русь, сделать ее народ счастливым? Или же будут разорять землю родную, будто не матушка она им, а мачеха злая? Не утопят ли в крови народ свой, в войнах междуусобных? Не пойдет ли брат на брата, как было это уже?

Не ведали они, что придется им дожить до горького часа, когда в 1014 году отложится сын Владимира князь Новгородской земли Ярослав и пойдет супротив отца своего, а на следующий год в Берестовом умрет старый князь, и начнется усобица меж чадами его…

* * *

В землях, собранных воедино Владимиром, наступило временное, хоть и относительное, спокойствие, дающее возможность радоваться жизни, любить, продлевать род, трудиться.

Вот и Радим орал землю на поле, что еще совсем недавно было лесом, а затем огнищем, готовя ее к посеву. Увидев подходящую к нему Красаву, остановился, вытер рукавом пот со лба.

– Что, опять в чащу ходила? Ты же веру Христову приняла, а на капище по сию пору бегаешь.

– Ноне, как ты на поле ушел, сосед наш Гордей из Киева возвернулся, весть добрую принес. Радость у нас. Таисия полная. Вот я и бегала просить у дуба рода потомству братнему. Прости меня, Господи, за прегрешения мои! – Красава перекрестилась.

– Ладно, чего уж там… – махнул рукою Радим.

– Пойду, стряпать пора. К тебе Мечеславку пришлю.

– Надо ли спешить? Вон земля-то свеже вспахана, мягка, словно сено. Пора и нам род увеличивать, – сказал Радим и хитро посмотрел на жену.

– Уж ты, пахарь, недосуг мне. – Красава, игриво глянув на мужа, зашагала к селищу.

* * *

– Дедушко а правду вуй Мечеслав молвит, что земель разных вокруг нас видимо-невидимо? – спросил Мечеславко, садясь на бревно рядом с гревшимся на солнце дедом.

– Правду, Мечеславко, – ответил скрипучим голосом старик.

– Далеко ли до них, дедушко? – не отставал мальчишка.

– Да ты, Мечеславко, не иначе как в иноземье собрался? А согласия на то спросил? Да и рано тебе еще, подрасти надобно. А коли и возмужаешь, то в своем роду жить должен, на своей земле, беречь ее и холить.

– Так я ж, как ты, хочу, как вуй мой Мечеслав.

– Нас нужда заставила, да и возвернулись мы на родную землю. А тебе вот что скажу: как мужем станешь да надумаешь в земли другие податься, помни: род свой не теряй. – Старик нагнулся, оторвал росшую у ног былинку, бросил ее на землю, спросил: – Что с ней будет?

– Вестимо, посохнет.

– То-то. Так и с человеком – оторвался от корней, усох. А с корнями былинка семя даст и множиться будет. Внял ли словам моим?

– Внял дедушко, а…

– Мечеславко! Будет тебе деду докучать. Поди, батюшке снеди отнеси, – окликнула сына Красава.

Мальчик подбежал к матери, взял туесок. Сделав несколько шагов от избы, оглянулся. Увидев, что Красава зашла в дом, подбежал к деду:

– Дедушко, а какая земля краше всех?

– Краше всех? – переспросил Гремислав и, на миг задумавшись, ответил: – Краше всех та, на которой родился.

* * *

Аяна, держа в руках вещи и кошель, принадлежавшие когда-то ее возлюбленному, глядела вслед удаляющемуся всаднику. Сквозь набежавшие на глаза слезы ей казалось, что это ее Сахаман. Тот самый Сахаман, которого ждала она столько лет, Сахаман, который вновь покидает ее! Но это был не он.

Мечеслав все дальше и дальше уезжал от одиноко стоящей Аяны. Наконец-то привелось ему по прошествии почти десятка лет вручить ей вещи Сахамана, и он сделал это сам. А мог ли доверить он их другому человеку? Нет. Он дал себе роту и, оставшись в живых, выполнил задуманное, хотя и поручил это дело в случае своей смерти киевскому купцу Векше.

Мечеслав был уже далеко от стана торков, но все же чувствовал спиною прощальный взгляд Аяны. Ему было жаль женщины, так и не дождавшейся своего Сахамана. Через три года после его отъезда в Царьград ее выдали замуж за богатого, но нелюбимого ею и уже немолодого торка из другого рода. И вот теперь она, мать троих детей, с тоской в душе провожала последнего свидетеля ее первой любви. Но мог ли Мечеслав помочь ей в ее горе? Наверное, нет, да и не было у него на то времени, он спешил в Киев – туда, где ждала его жена. Встреча с Аяной растревожила душу, разбередила старые раны, воспоминания нахлынули на него. Вспомнился сын Сахаман-Дементий, росший без отца и матери в далекой Византийской феме, и погибшие вдали от родины други; Орм, Сахаман, Рагнар, Стефан…

* * *

В это время в Греции, на полуострове Халкидия, к востоку от Салоник, в монастыре Святого Пантелеймона, что на святой горе Афон, стоял у узкого окна кельи пожилой монах. Морской ветер, дувший с моря, трепал его седые волосы. Глядя на покрытое морщинами и шрамами лицо, можно было понять, что этот человек рано постарел от выпавших на его долю испытаний. Отец Паисий, монах, звавшийся в миру Маркианом, он же бывший варанг Стефан, многое пережил в мрачном подвале, куда был заточен по указу базилевса. Не раз подвергался он пыткам и унижениям и лишь чудом избежал казни, благодаря полководцу базилевса Никифору Ураносу, замолвившему за него словечко. Василий, замирившись с узурпатором Вардой Склиром, ныне почившим, а в то время одряхлевшим и уставшим от борьбы за власть, оставив корону византийских императоров за собой, решил простить мятежных врагов своих. Вспомнили и о Стефане, правда, не без помощи влиятельных родственников. Базилевс простил опального патрикия, но все же ему пришлось отправиться в монастырь. Это было тоже заточение, вынужденное, но Стефан радовался ему, так как этим заточением было служение Богу.