Благословенный камень - Барбара Вуд

— Но посмотри на них, — сказала она. — Вряд ли они…

Она нахмурилась. Ей показалось или она и вправду заметила среди них знакомые лица? Она подалась вперед, прикрыв глаза ладонью. Этот старик… как он похож на Петра, старого рыбака, который был частым гостем в доме Рахили.

Она ахнула — это и был Петр! Солдат бил его кнутом, пока он не упал на колени, вызвав одобрительный рев толпы. И Присцилла здесь! И Флавий, и старый Саул!

— Благословенная матерь Юнона! — прошептала Амелия. — Корнелий, я знаю этих людей!

Он промолчал в ответ, и она, взглянув на него, была потрясена, увидев на его лице самодовольную улыбку. Он не ответил на ее взгляд, он, не отрываясь, смотрел вперед, на представление, в подготовке которого лично принимал участие.

А потом Амелия увидела нечто, от чего у нее сжалось сердце и ком подкатил к горлу. Она зажала рот ладонями, но крик сдержать не смогла. Там, внизу, по окровавленному песку, с распущенными волосами, шла Рахиль. Ее подталкивали кончиком копья. Даже отсюда Амелии были видны раны и синяки на ее теле. Ее подругу пытали!

Она не могла пошевелиться, не могла произнести ни звука, глядя, как эти люди, спотыкаясь, приблизились к разложенным на песке деревянным крестам; как конвой ударами хлыстов заставил стариков, женщин и детей опуститься на колени; как их заставили влезть на кресты и лечь на спину под хохот и издевательства полутора сотен тысяч зрителей, которые вопили: «Смерть евреям!»

Амелия наконец с трудом произнесла:

— Корнелий, ты должен это прекратить!

— Тихо! Император!

Амелия оглянулась на Нерона, который как раз в этот момент случайно взглянул на нее. Когда же он приветливо помахал ей рукой и она не увидела никакой угрозы в его улыбке и никакой злобы во взгляде, она поняла, что император и понятия не имеет о том, что она имеет отношение к этим людям, которых сейчас казнят.

Она снова посмотрела на Корнелия, его красивый профиль римского патриция был четким, как на монете.

— Прекрати это, — сказала она уже тверже. — Ты не можешь этого допустить. Эти люди невиновны. Это мои друзья.

Он посмотрел на Амелию так, что ее пронизало холодом до мозга гостей.

— А почему я должен делать то, о чем ты просишь? Ты же никак не отреагировала на мои просьбы. — Он выразительно посмотрел на голубой камень, висевший у нее на шее.

Амелии вдруг стало плохо.

— Ты делаешь это, чтобы проучить меня? Убиваешь невиновных людей, потому что… — Ее затошнило. — Потому что ненавидишь меня? Ради всего святого, Корнелий, какое же ты чудовище!

— Милая, дорогая Амелия, — сказал он, улыбнувшись, — ты тоже умеешь порадовать чернь. — Он помахал рукой зрителям, и те издали оглушительный рев одобрения.

Казнь Рахили и остальных христиан превратили в фарс. Тех, кого не приговорили к распятию, одели в шкуры диких зверей, и их разорвали на куски собаки и львы. Распятие оставили напоследок, отложив его до заката, чтобы вид жертв, горящих заживо, произвел наибольшее впечатление. Окаменевшая Амелия смотрела, как в воздух на канатах, которые тянули другие осужденные христиане, поднимались кресты. Она слышала, как пели, молились и стонали висевшие на крестах христиане, когда их одного за другим стали поджигать. Зрители восторженно вопили, глядя, как кричат и корчатся жертвы в языках пламени. «Умрите! — кричали они. — Умрите, проклятые поджигатели нашего города!» На их лицах Амелия видела радость мщения, потому что многие из них потеряли в пожаре дома, имущество и близких. Они уйдут домой умиротворенными и больше не будут так горевать, а слухи о том, что Нерон сам поджег Рим, постепенно сойдут на нет.

— Я должна это прекратить! — Амелия хотела подняться, но Корнелий крепко сжал ее руку.

— Ты с ума сошла? — прошипел он. — Подумай о своей семье!

Она оглянулась через плечо на Корнелию и ее сестру, которые шушукались, показывая на кого-то в судейской ложе. Оба мальчика — Гай и Люций, которым все это уже порядком наскучило, взобрались на верхний ярус и плевали оттуда на головы сидящих внизу людей. Ее взрослые сыновья и зятья сидели, развалившись в креслах, и, лениво поглядывая на арену, потягивали вино.

Амелия зарыдала. Вдыхая дым и запах горелого человеческого мяса, она чувствовала, что вместе с этим запахом огонь, в котором горят распятые, проник ей в глотку, в грудь и стал жечь ей сердце. Ее тошнило, каждый нерв, каждая клеточка ее тела отдавались болью. Рахиль уже нельзя было узнать, и, хотя ее обугленное тело еще шевелилось, Амелия молилась, надеясь, что ее подруга уже мертва.

Справедливость казни не вызвала ни у кого ни малейших сомнений. Никто не подумал, что Нерон решил обвинить невинных, чтобы положить конец слухам о своей причастности к Великому пожару. Никто не усомнился в виновности евреев-отступников, называвших себя христианами, о которых в городе уже ходила дурная слава. Одной из территорий, не пострадавших от пожара, был район на другом берегу Тибра, где располагалось большое еврейское поселение. И еще никто не забыл, как каких-то пятнадцать лет назад император Клавдий выслал из Рима нескольких евреев-выскочек, которые своими диспутами о Христе в синагогах чуть было не спровоцировали восстание.

Амелия, уже не чувствовавшая боли, только странное онемение, снова посмотрела на Корнелия, наблюдавшего за тем, как горят ее друзья-христиане. На его лице застыло выражение беспредельной ненависти. И она вспомнила, что уже видела подобное выражение на лице мужа. Да, да, это тоже это тоже было в цирке — их пригласили в императорскую ложу, и толпа восторженными криками приветствовала Амелию. Корнелий поднял руки, решив, что приветствуют его, а мать Нерона, окатив его ледяным презрением, обозвала идиотом, и тогда Корнелий посмотрел на жену с тем же выражением смертельной злобы …

И внезапно Амелия все поняла.

* * *

Амелия не плакала так никогда в жизни, даже в тот день, когда Корнелий приказал выбросить ее малышку. Весь дом спал, погрузившись в тишину, а она лежала ничком на своей постели, уткнувшись лицом в подушку, сотрясаясь от безутешных рыданий, а все тело раздирала мучительная боль. До конца своих дней она не сможет забыть, как горела на кресте Рахиль. Да она и не хочет забывать. Она всегда, каждый день, каждую минуту будет помнить о своей дорогой подруге Рахили и о ее мученической смерти.

Помимо горя она испытывала и другие чувства: гнев, горечь, ненависть. Горючим ядом они выходили из нее вместе со слезами, насквозь промочившими подушку, пока наконец уже далеко за полночь ее рыдания не стали стихать, и тогда она села в постели, чувствуя, как в ее сердце растет вражда. Не к императору Нерону и не к черни в цирке, а к одному человеку — к чудовищу, которого зовут Корнелий.

Она прокралась в его спальню и стояла над ним, пока он спал, а в голове у нее один за другом возникали вопросы: «Почему Нерон казнил христиан? Как он вообще про них узнал? В Риме религиозных сект, как звезд на небе. А мы — всего лишь одно из направлений еврейской веры. Вряд ли ушей Нерона могли достичь слухи об этих людях… если только кто-то не назвал их ему. Кто-то, кто хотел насладиться видом нашей гибели. Это сделал ты, Корнелий? Ты решил в очередной раз меня наказать? Какое же ты чудовище! Иисус на кресте простил своих мучителей. Но я не могу простить тебя, Корнелий».