Шанс на жизнь. Как современная медицина спасает еще не рожденных и новорожденных - Оливия Гордон

Только теперь, когда этот орган был неподвижным и холодным, но не переставал жить, а аппарат выполнял все необходимые действия за него и за легкие, можно было начать основную операцию. Кардиохирургия, в сущности, напоминает работу сантехников: перенаправить трубы, ведущие не туда, куда нужно, устранить протечки и прочистить засоренные стоки. Мистер Костольны частично перерезал аорту ребенка и добрался до левого желудочка. Теперь он мог удалить ткань, которая образовалась из-за аномальной структуры сердца и блокировала поток крови, а затем зашить аорту, не повреждая при этом клапаны, мышцы или камеры.

Наконец, получив сигнал, что сердце перенесло вмешательство хорошо, аппарат искусственного кровообращения начал замедляться. Прошло 46 минут. Для кардиохирургов лучшая часть операции – та, где орган начинает вновь работать самостоятельно. Чем дольше к нему нет притока кислорода, тем хуже сердце будет восстанавливать самостоятельную деятельность. На этот раз все закончилось довольно быстро. В полдень, поговорив с родителями девочки, Костольны ушел, сообщив мне перед этим, что всем доволен и случай был не слишком серьезным.

Мистеру Костольны было 48.

– У меня есть горный велосипед, как и у любого мужчины средних лет, – говоря мне это, он усмехнулся. Ему нравилось ездить на нем за городом, а также кататься на лыжах, а еще он любил читать все, что под руку попадется. Он вырос в Словакии в семье врача. Когда он выпускался, в Братиславе детская кардиохирургия только зарождалась.

– Вас восхитила работа сердца? – спросила я.

– Звучит очень высокопарно, – тихо прокомментировал Мартин. – Думаю, дело в том, что часто такие сложные операции незамедлительно приводят к улучшению состояния пациента. Не все действуют так. По крайней мере, не все имеют столь очевидный результат.

В день, когда я наблюдала за операцией, я узнала, что после основных манипуляций остается еще много работы. Следующие два часа хирурги устанавливали кардиостимулятор, проверяли, чтобы он работал в нужном ритме. Наконец они принялись зашивать грудь девочки, а ассистирующие медсестры пристально следили за каждым стежком, чтобы убедиться в том, что в теле не осталось посторонних предметов. Меня впечатлила физическая выносливость команды. Я бы не смогла стоять и сосредоточенно чем-то заниматься несколько часов подряд, не отвлекаясь на то, чтобы попить воды или отлучиться в уборную.

В 13:30 занавеску, закрывавшую лицо девочки, убрали. Тело, вновь почти обнаженное, освещали яркие лампы. Девочка выглядела почти так же, как и в начале операции: не осталось никаких следов того, что ей пришлось перенести, кроме аккуратной полосы на грудной клетке и различных опутывавших ее трубок. Малышка уже умела ходить в туалет и пришла без своего подгузника, поэтому медсестра перед началом всех процедур надела на нее больничный. Команда переложила девочку на тележку, накрыв одеждой и одеялами. Морин в последний раз протерла ей грудь. А я сняла маску и глубоко вздохнула.

Тележку повезли к лифту, чтобы отправить в отделение интенсивной терапии. Эллен вручную проводила вентиляцию легких.

– Езжай аккуратно, – крикнул ей вслед перфузиолог.

В палате ребенка поместили в инкубатор и позвонили родителям.

Тело оживало. Девочка распахнула глаза. Она была в отчаянии, дрожала от страха, боли, растерянности, а может, ото всего разом. У меня перехватило дыхание. К счастью, морфин немного облегчил ее страдания. Но через несколько мгновений она окончательно пришла в себя, подвигала губами, но не смогла заговорить, потому что трубка аппарата ИВЛ в дыхательных путях не давала производить звуки. За окном бушевал снегопад. Молодая итальянская медсестра с рыжими волосами, Кьяра, погладила малышку по волосам. Позже Кьяра сказала мне, что всегда хотела быть медсестрой только в интенсивной терапии.

– Тише, – сказал доктор, – ты умница.

– Можешь поспать, милая, – добавила Кьяра. – Все хорошо. Мама скоро придет.

Девочка же, расстроенная, сразу после пробуждения начала искать своих родителей. Она попыталась что-то сказать, тревожно окидывая взглядом всех присутствующих, но медсестры должны были сначала стабилизировать ее. Еще одна доза морфина. Мое сердце пропустило удар.

Аппарат ИВЛ был явно неудобным и уже ненужным, поэтому его заменили на СИПАП. Родители – молодая пара – уже приехали, им сказали, что они могут вернуться немного раньше. Мать, отошедшая от первого шока, села возле инкубатора и спросила, нужна ли малышке вода. Медсестры, извинившись, попросили женщину и ее мужа выйти на несколько минут, пока проводятся необходимые процедуры. Когда мать отпустила руку дочери, я увидела, как лицо девочки исказила сильная боль. Она протянула руки, отчаянно нуждаясь в своей маме. Но все же родителям пришлось уйти. Лицо матери раскраснелось, она выглядела опухшей, а я едва сдерживала собственные слезы.

Через какое-то время маленькая пациентка, стойко перенесшая столько операций в прошлом, успокоилась. Ее спросили, болит ли что-то, она покачала головой. Спросили, все ли в порядке, она кивнула. Медсестра поставила веселую музыку, чтобы отвлечь ее: «Сегодня лев спит»[54]. Затем боль вновь накрыла малышку так, что ее всю затрясло. Нужно было больше морфина.

«Мы здесь, чтобы помочь, ты не одна», – говорила медсестра. Девочке вставили назальные трубки. Пусть она и дергалась в процессе, все прошло быстро. Вскоре родителей пустили посидеть рядом с ней, а я вышла из палаты.

Шло обеденное время. Переодевшись (и сложив в сумку одноразовую бумажную одежду вместе с маской, чтобы использовать ее для игры с Джоэлом в больницу), я с облегчением направилась к выходу из Грейт Ормонд Стрит. У медперсонала впереди изнурительный физический и умственный труд. У маленькой девочки – часы восстановления после операции. Мимо меня прошла мама этой малышки, она плакала и разговаривала с кем-то по телефону. Я попыталась поймать ее взгляд, но она не узнала меня без экипировки здесь, в другом мире.

* * *

Через пару месяцев после того, как я посетила Грейт Ормонд Стрит, чтобы поприсутствовать на операции, я созвонилась с Мартином Костольны и попросила разрешения задать ему пару вопросов. Каковы прогнозы пациентки? Что ее ждет с точки зрения медицины?

– Напомните мне… – попросил он. – Я действительно не могу вспомнить тот случай.