Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России - Александр Лукомский

Не говоря об абсурдности требований Куропаткина составить вперед подробный план осады и атаки укрепленных пунктов (Куропаткину было отвечено, что такая работа просто невыполнима и совершенно бесцельна), это письмо ярко иллюстрирует, что на Дальнем Востоке Куропаткин нашел «все спокойно и все благополучно».

Усиление войск Дальнего Востока выразилось в том, что было решено за счет войск Европейской России сформировать третьи батальоны для усиления двухбатальонных полков Сибирских дивизий (каждая европейская русская дивизия должна была сформировать один батальон по штатам военного времени) и отправить на Дальний Восток две пехотные бригады с соответствующей артиллерией (от X и XVII армейских корпусов) и одну бригаду конницы. Это усиление считалось совершенно достаточным, дабы отбить охоту у японцев решиться на войну.

Кроме того, были отпущены дополнительные кредиты на срочное усиление крепостных работ во Владивостоке и в Порт-Артуре и на усиление различных неприкосновенных запасов для войск Дальнего Востока. Дабы не возбуждать у японцев «подозрения», было объявлено в печати, что войска передвигаются на Дальний Восток временно, «для проверки провозоспособности Сибирского великого пути».

Этим детским объяснением, конечно, японское правительство не было «успокоено», а мерой усиления сибирских войск путем выделения батальонов по штату военного времени из состава дивизий Европейской России были совершенно расстроены дивизии и подорваны их неприкосновенные запасы. Получился просто тришкин кафтан.

Возбуждение в Японии только усилилось, и она, уверенная, что сама Россия идет к войне, решила предупредить события, не дать русским военным силам на Дальнем Востоке усиливаться «под шумок» и ослабить наиболее опасного для них врага: наш флот.

Война началась (если не ошибаюсь, в конце января 1904 г.) внезапным ночным нападением миноносцами на наш флот в Порт-Артуре и эскадрой на два наших крейсера в Чемульпо.

У меня сохранилось впечатление, что мы, военные, нисколько не были возмущены нечаянным «предательским» нападением японцев на наш флот, а всех поразил самый факт решимости Японии начать войну с Россией. Что же касается внезапности нападения – то все отлично понимали, что жизненные интересы Японии требовали именно внезапным нападением ослабить наш флот и этим сделать для них возможной борьбу с Россией: без господства на море и без возможности поддерживать регулярные сообщения между своими островами и материком Япония не могла бы вести войны с Россией.

Удавшееся японцам нападение на русский флот было, конечно, тяжелым ударом, но мы все, военные, как старшие, так и младшие, были убеждены в победе России, считали, что Япония решилась на безумный поступок, за который должна жестоко поплатиться.

После неудачной для нас Японской войны, когда стали известны все обстоятельства, ее сопровождавшие, можно опять-таки сказать: если бы русские правящие круги отнеслись к войне серьезно, если б не преуменьшали силы японской армии, победа была бы за нами. Но наши верхи отнеслись к войне легкомысленно, и мы проиграли кампанию. Способствовало этому и бесталанное руководство операциями генералом Куропаткиным.

По расчетам нашего высшего командования, для победы над японской армией были достаточны силы, уже находившиеся в Сибири, с усилением их двумя корпусами, а именно X и XVII, из коих по одной бригаде уже было отправлено на Дальний Восток, и несколькими стрелковыми бригадами. Первые же бои показали, что японская армия – чрезвычайно серьезный противник и что намеченных для отправки на Дальний Восток войск может оказаться мало.

Вместо того чтобы коренным образом изменить самый план кампании и сделать возможным сосредоточить вне зоны военных действий действительно крупные силы, с которыми и начать решительную операцию, наше командование на фронте стало бросать в боевую зону прибывающие из Европейской России войска пачками, а военный министр и Главный штаб стали совершенно сумбурно производить в России частные мобилизации и мобилизовать постепенно войска, почти исключительно в зависимости от провозоспособности Сибирской железной дороги. В результате на Дальний Восток посылались войска не сплоченные, не сбитые, которые в значительной степени дезорганизовывались и разбалтывались в период длительного передвижения по железным дорогам. На месте же эти несплоченные части пачками бросались вперед.

Следствием непродуманных мобилизаций было полное разрушение всех мобилизационных соображений в Европейской России, а если к этому добавить, что армии Дальнего Востока жили главным образом за счет неприкосновенных запасов мирного времени (артиллерийские, интендантские и санитарные запасы), легко понять, какой хаос получился в Европейской России.

Мы только после Мукдена сосредоточили в Маньчжурии достаточные силы, но было уже поздно. Корпуса же, остававшиеся в Европейской России и на Кавказе, были совершенно обобраны, неприкосновенные запасы армии иссякли. К весне 1905 года Россия по отношению своих западных соседей оказалась фактически совершенно беззащитной. Последнее повлекло за собой заключение с Германией чрезвычайно невыгодного для России торгового договора.

Война, бывшая непопулярной с самого начала, стала поводом для всех левых политических партий для борьбы с правительством и самодержавным строем. Все революционное зашевелилось, и началась в стране ярая пропаганда.

Насколько генерал Куропаткин и Главный штаб относились легкомысленно к войне с Японией, я узнал в конце 1905 года из материалов, оставшихся после смерти М.И. Драгомирова. Дело в следующем. Весной 1905 года, после поражения наших армий под Мукденом, в Петербурге был поднят вопрос о необходимости сместить Куропаткина. М.И. Драгомиров, живший в это время на покое (числился членом Государственного совета) в Конотопе, получил привезенное фельдъегерем письмо от военного министра генерал-адъютанта Сахарова. Генерал Сахаров предупреждал Драгомирова, что Государь Император предполагает предложить Драгомирову пост главнокомандующего действующих армий вместо Куропаткина. Сахаров писал, что он просит Михаила Ивановича подумать о том, может ли он принять это предложение. Заканчивалось письмо сообщением, что если предположение Государь не изменит, то Михаил Иванович получит телеграмму с вызовом в Петербург и что тогда надо будет приехать немедленно.

Михаил Иванович написал командующему войсками Киевского военного округа о том, что, может быть, он в ближайшие дни поедет в Петербург, и просил прислать в Конотоп вагон-салон.

Мне по секрету Драгомиров сказал о содержании письма Сахарова и добавил: «Если я получу это предложение, я соглашусь. Теперь главнокомандующему не нужно гарцевать на коне; не только можно, но и должно управлять войсками издали. Я чувствую, что я еще в силах исполнить свой долг перед Родиной и сумею управлять войсками из вагона. Если я буду назначен, я беру тебя с собой. А пока поедем вместе в Петербург, если я буду вызван».

Я был рад – как тем, что, может быть, М.И. Драгомиров будет главнокомандующим, так и тем, что явилась надежда и мне поехать на Дальний Восток. Я просился на войну с самого ее начала, но генерал Сухомлинов категорически мне отказал, сказав, что мне, как старшему адъютанту мобилизационного отделения, когда в округе беспрерывно идут мобилизации, никуда уезжать нельзя. Затем генерал Мартсон, уезжая на Дальний Восток, предложил мне место старшего адъютанта оперативного отделения в своем штабе. Сухомлинов опять-таки меня не отпустил. Теперь же, в случае назначения Михаила Ивановича Драгомирова главнокомандующим, я был уверен, что Сухомлинов меня отпустит.