Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России - Александр Лукомский

После первых же неудач не знаю кем (и не знаю, причастен ли к этому Куропаткин), но кем-то была брошена в массу мысль, что в неудачах виновен М.И. Драгомиров, который будто бы своим преступным отношением к офицерам и попустительством по отношению к солдатам развратил армию, а своим преступным отношением к развитию в армии военной техники сделал то, что наша армия оказалась не на высоте современных требований.

Несмотря на ложность и глупость этих обвинений, им в военной массе поверили; и до настоящего времени есть генералы, которые, как попугаи, повторяют их. Сам же Куропаткин в своих оправданиях и обвинениях других совершенно «забыл», что ведь он был продолжительное время до войны военным министром, ответственным за подготовку войск к войне. Неудивительно, что об этом «забыл» Куропаткин; верней, у него хватило наглости это «забыть»; но удивительно, что очень мало кто из военной среды понимал, что главный виновник поражения именно Куропаткин.

Выпущенные после войны многотомные объяснения Куропаткина (кажется, пять томов) были составлены очень ловко и даже талантливо (к работе Куропаткин привлек ряд очень дельных офицеров Генерального штаба), но в них много натяжек, и истинная их цель – самооправдание и обвинение других. Он же, по его описанию, выходит во всем прав и чист. Просто несчастная жертва глупости и подлости других.

После окончания этой несчастной войны, как я уже, кажется, говорил выше, в Петербурге была создана комиссия для составления нового полевого устава. Старый полевой устав, который, если не ошибаюсь, был Высочайше утвержден в 1902 году, составлялся в штабе Киевского военного округа, по указаниям и под общим руководством Драгомирова. Наши неудачи объяснялись и устарелостью положений полевого устава, а следовательно, и в этом обвинялся М.И. Драгомиров.

Образованная в Петербурге комиссия, кажется под председательством Великого князя Сергея Михайловича, выработала новый устав, который и был разослан на заключение командующих войсками округов и старших войсковых начальников.

В штабе Киевского военного округа я был привлечен к составлению заключения по проекту нового полевого устава. Из детального его рассмотрения выяснилось, что, по существу, он ничего нового не давал, а те новшества, «вызванные современной силой огня», о которых трактовалось в объяснительной к уставу записке, оказались почти все имевшиеся в старом уставе, но были изложены в других параграфах и в несколько других выражениях.

В штабе Киевского военного округа была наведена довольно суровая критика на новый устав, и заключение при очень ядовитом письме командующего войсками округа Сухомлинова было послано военному министру. Мне же было разрешено послать в журнал «Разведчик» частную статью относительно «нового» устава.

Соответственную статью я написал и приложил к ней параллельное изложение «новшеств» составленного проекта и изложение этих «новшеств» в старом уставе. Свою статью я закончил вопросом: как же составители могли «проморгать» такую неувязку? Не произошло ли это по той причине, что составители нового проекта устава, поверив на слово участникам кампании, просто не применявшим на войне существовавший полевой устав, сами его не знали?

Какие заключения были присланы из других округов, я не знаю, но проект нового устава как-то заглох и его просто забыли. К пересоставлению полевого устава было приступлено много позже.

В один из моих наездов в Петербург (я был вызван для пересоставления мобилизационного расписания) меня позвал к себе в кабинет генерал Мышлаевский146 (он был тогда назначен начальником Главного штаба) и в разговоре со мной сказал, что моя статья наделала много шуму; что меня хотели привлечь к ответственности за дискредитирование военных верхов, но. убедившись, что все написанное мною правда, решили меня не карать, а про проект нового устава просто забыть.

Во время мировой войны, приняв весной 1916 года 32-ю пехотную дивизию, я убедился, что во многих дивизиях при составлении диспозиций, приказаний и пр. совершенно не придерживались форм и требований полевого устава. Были выработаны свои упрощенные формы, а про полевой устав просто забыли, и когда я потребовал у своего начальника штаба дивизии придерживаться действующего полевого устава, это было принято с большим неудовольствием, как «блажь и неопытность» новичка. Строевые начальники и штабы считали, что опыт войны выработал свои требования и просто глупо руководствоваться уставом. Это, надо полагать, было и во время Японской войны, после которой некоторые участники ее, привлеченные к составлению нового устава, руководствовались именно своими знаниями, закрепленными опытом войны, и хорошо забыли, что эти знания они почерпнули, прежде всего, из устава, который ими был заброшен.

После Мукденского поражения наши армии отошли на Сипингайские позиции, где были пополнены и приведены в порядок. Подвезенными из Европейской России новыми корпусами наши силы были подкреплены и значительно превосходили силы японцев. Япония выдохлась; больше она ничего не могла дать, но рассчитывать на победоносное для нас окончание кампании было очень трудно: моральное состояние японской армии после ряда блестящих побед было высоко; новый главнокомандующий, «дедушка» Линевич был прекрасным командиром полка, но никуда не годным главнокомандующим миллионной армией и совершенно не в силах был изменить и поднять моральное состояние русских армий; в стране развивалось революционное движение и шла бешеная пропаганда за заключение мира во что бы то ни стало; в самой армии было неблагополучно: то в одной, то в другой части начали вспыхивать беспорядки.

При этой обстановке даже в случае победы над японской армией мы в лучшем случае, сбросив ее в море, могли бы закончить войну вничью. Дальше ничего не могли сделать, ибо японцы стали полными господами на море. Усилий же, потерь и материальных расходов продолжение войны стоило бы колоссальных. Обстановка в тылу (Европейская Россия, Кавказ и Сибирь) грозила, что весь тыл скоро будет объят пожаром, армии могли бы оказаться отрезанными от родины и, конечно, разложились бы. Было решено идти на мир. Возложены были переговоры на Витте, и он при содействии правительства Северо-Американских Соединенных Штатов заключил Портсмутский мир.

Война была закончена. За легкомыслие, с которым велась Японская война, Россия жестоко поплатилась. Были потеряны (уступлены Японии) не только Квантунский полуостров и часть Южно-Маньчжурской железной дороги до станции Чан-Чунь, но и южная часть Сахалина. Япония стала великой державой.

Тяжелое настроение было в тылу. О революционных настроениях я скажу дальше, а здесь отмечу вопрос исключительно с военной точки зрения – так, как мы переживали в Киевском военном округе.

Я уже сказал раньше, что из Киевского военного округа еще до начала войны с Японией были отправлены на Дальний Восток одна бригада X армейского корпуса и третьи батальоны для Сибирских стрелковых полков (формировались каждой пехотной дивизией округа). Формирование и отправка этих батальонов чрезвычайно ослабили части войск округа и нарушили их «неприкосновенные» запасы.

После начала войны с Японией были отмобилизованы и отправлены на Дальний Восток 3-я стрелковая бригада и X армейский корпус. Мобилизация этих войсковых групп была произведена в две очереди: две частные мобилизации. Затем была произведена третья частная мобилизация и был отмобилизован и отправлен на Дальний Восток IX армейский корпус. Наконец, была произведена четвертая частная мобилизация, был отмобилизован XXI армейский корпус и предназначен к отправке на Дальний Восток; но дело уже шло к миру, и этот корпус вместо отправления на Дальний Восток был употреблен (демобилизованы были только обозы, артиллерия и санитарные учреждения) для поддержания порядка в стране (одна дивизия была отправлена на Кавказ).