Кавказская слава - Владимир Соболь

По узкой и темной лестнице поднялись в высокий покой, светлый, нарядный. Сначала Мадатову показалось, что он оказался в беседке, заросшей ползучей розой, но тут же разглядел, что и цветы, и листья искусно прорисованы на материи, обтянувшей все стены.

Шекинец в плотном халате и высокой шапке шагнул навстречу, быстро проговорил четыре короткие фразы.

— Его величество Измаил-хан сейчас занят и просит высокого гостя подождать, пока он… — дрожащим голосом начал было объяснять переводчик.

Но высокого гостя не интересовало, чем мог быть сейчас занят правитель Шекинского ханства. Еще менее он собирался стоять перед запертыми дверями. Он кивнул, Корытин рявкнул, и четыре приклада разом ударили в створки.

В комнате Валериан тут же прошел к дивану и сел, расставив широко ноги, утвердив саблю между колен. Солдаты разбежались по периметру и стали, взяв ружья к ноге. Сам Корытин, все также с обнаженною шпагой, вышел за двери где остались другие два взвода. Переводчик, скрестив ноги, уселся у ног Мадатова.

Если стены приемной украшены были мирным орнаментом, то кабинет правителя настраивал хозяина на воинственный лад. Всадники на огромных конях длинными, кривыми мечами рубили упавших на колени противников. Поросший черной шерстью, ставший на задние лапы медведь испускал последний отчаянный рык, разинув красную пасть, между тем, как два копья подбирались уже к его сердцу. Кабан резким движением головы подкидывал в воздух несчастного пса, а конные охотники уже подскакивали к нему с обеих сторон.

Валериан, чуть покривив губы, подумал, что вряд ли сам Измаил-хан мог быть героем этих кровавых сцен. Но заметил, что переводчик дрожит крупной дрожью, тщетно пытаясь запахнуть грязный и дырявый халат.

Мадатов решил, что не будет осуждать этого человека за недостаток храбрости. Оба они хорошо знали, что случилось с его односельчанами всего два года назад. Тогда трех евреев Карабалдыра обвинили в убийстве сына муллы соседней деревни. Правитель ханства взялся сам расследовать дело. Подозреваемых хлестали гибкими палками, рвали раскаленными клещами; у них выбили зубы, и эти же кусочки кости вколотили им в головы. Когда же Измаил-хан услышал то, чего добивался пытками, он послал войска и в несчастный Карабалдыр, и в соседние с ним Варташены. Солдаты резали мужчин, насиловали женщин, детей…

В приемной послышались шаги, громко заговорили, почти закричали люди по-русски и по-татарски, рявкнул штабс-капитан.

— Хорошо! — выделился один резкий голос, чуть запинавшийся на плохо знакомых ему словах. — Все остаются. Я иду. Совсем один.

Человек, показавшийся в проеме двери, мог быть только Измаил-ханом. Среднего возраста, чуть выше среднего роста, когда-то красивый и ладный, но уже обрюзгший, опухший от развратной жизни, которую вел с того самого дня, как сделался ханом Шеки. За ним в комнату шагнул все тот же Корытин и коротким жестом показал на кинжал, висевший на поясе хана. Валериан также молча, одним движением головы отправил его за дверь. Измаил не должен даже помыслить, что его могут бояться. И гренадеры вдоль стен нужны были Мадатову не для охраны, а только для утверждения своего присутствия в этой комнате, в этом дворце, крепости, городе, ханстве, всех трех ханствах, которые в управление ему отдал Ермолов.

Валериан и не подумал подняться, приветствуя владельца дворца. Сейчас хозяином ханства и города был он, генерал Мадатов. Измаил-хан должен понять это с первых же минут разговора. Подождал, пока тот тоже утвердится на подушках дивана, и проронил первую фразу.

— Губернатор Грузии, генерал от инфантерии Алексей Петрович Ермолов шлет привет Измаил-хану…

Он сознательно опустил любые эпитеты, и, когда переводчик, зачарованный близостью жестокого правителя, начал выдумывать их самолично, тут же положил руку ему на плечо:

— Мы можем говорить и без лишних свидетелей, — проговорил он совершенно свободно, без особенных усилий переходя на чужой язык.

Толкнул переводчика к двери, и тот, не смея подняться, уплыл по гладкому полу, отталкиваясь ладонями и тряся головой.

— Я тоже рад приветствовать храброго генерала…

Валериан спокойно выслушал все подобающие случаю титулы.

— Я не буду говорить долго. Мне нужны люди Измаил-хана.

Быстрый переход к делу мог показаться невежливым, но Мадатов и намеревался быть грубым. Хан должен понять, кто управляет сейчас Закавказьем.

— Кто-то из моих подданных решился оскорбить генерала Ермолова?

— Его оскорбил Абдул-бек из Чикиль-аула.

— Я слышал о нем. Говорят — он храбр и быстр.

— Но прежде всего он глуп. И все поймут это всего лишь через несколько дней.

Измаил-хан облизнул губы. Его, понял Валериан, томили последствия вчерашних удовольствий, головная боль, жажда. Хан хлопнул в ладоши, и спустя несколько минут два прислужника внесли большие подносы с фруктами, кувшины с цветной водой, пиалы. Каждый слуга плеснул из кувшина в небольшой сосуд, вытащенный из-за пояса, выпил до дна, потом поклонился и быстро убрался, не поворачиваясь спиной.

Измаил поднял огромную виноградную кисть и начал быстро отщипывать ягоды, немедленно кидая их в рот. Потом внезапно остановился:

— Пять сотен солдат и две пушки. Этого мало, чтобы перейти горы. Если бек услышит о приходе русских, он призовет соседей. Генералу Мадатову нужна помощь. Я понимаю.

Валериан тоже взял паузу, но потянулся за грушей. Съел, вытер сок, попавший на усы, на бакенбарды. Заговорил:

— Генералу Мадатову помощь не нужна. Но генерал Ермолов хочет, чтобы хан шекинский тоже принял участие в наказании Абдул-бека.

Он не просил, он приказывал. Собеседнику это не правилось. Но Валериан не собирался уступать ни в едином слове:

— Мой отряд отправляется утром. Шекинцы должны быть в лагере еще до восхода солнца. Если они опоздают, я приеду за ними сам. Сюда, к твоему дворцу. И я не могу обещать, что мои люди согласятся ждать долго.

Измаил-хан вспыхнул. Шесть лет он правил здесь, и никто не мог помыслить, чтобы вымолвить поперечное слово. Он взял со столика вазу и погладил лепестки орнамента, искусно выкованные из красного металла.

— Я люблю медные вещи, — сказал правитель, посмотрев со значением на русского генерала.

Его люди успели посчитать людей в палатках и также успели разузнать родословную князя Мадатова. Но Валериан был готов к такому повороту беседы:

— Я всегда предпочитал сталь, — ответил он просто, поглаживая эфес сабли. — Выждал, и добавил, чуть скривив рот: — Мы говорим о металле, но я слышал, что шекинские ханы любили шелк.

В одной фразе уместились одновременно и оскорбление, и предупреждение. Мужчине не пристало любить ткани больше оружия. Кроме этого, Мадатов показал Измаил-хану, что знает историю с выкупом веры. Несколько десятилетий назад тогдашний правитель Шеки Челеби-хан предложил жителям трех армянских селений сделать нелегкий выбор: или принять ислам, или платить подать за право остаться в христианской вере. Шестьдесят батманов[36]шелка с каждого армянина. Едва посильная ноша, разорительный налог, который, однако, христиане выплачивали и по сей день.