Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен

Когда в шато поселяются дамы, все происходит иначе. Тогда кюре снимает старую сутану и одевает богатое облачение, подаренное ему Мадемуазель Люсиль в день первого ее причастия, когда из Фрежюса в Драгиньян приехал епископ, а вся долина собралась в часовне воздать честь его преосвященству.

Дамы прибыли в декабре, и у ворот их, как обычно, встречал кюре, который лобызал по своей привычке Люсиль, ставшую теперь девушкой из высшего общества. Старый пройдоха не забывал тщательно побриться за несколько часов перед этим событием. Увы, есть опасения, что добрый пастырь далеко не всегда выглядит таким чистым и опрятным, как в день приезда хозяек. Здесь семейство вело мирную жизнь среди поселян, его любивших. Люсиль навещала крестьян в их хижинах, и с неизбывной признательностью и аппетитом наслаждалась незатейливым гостеприимством, о чем автору не раз рассказывали сами обитатели прихода. В этих скромных домах ее встречали дети с кожей белой и волосами такими же светлыми и прекрасными, как у нее самой, и если путешественник осмелится забрести так далеко от нахоженных троп, то убедится в этом лично. Дело в том, что Вар является областью некоего расового отклонения, совершенно необъяснимого, как в большинстве подобных случаев, – значительная часть здешних жителей принадлежит к светлой или рыжеватой масти.

Имей виконтесса желание, соседи могли составить ей общество весьма глубокомысленное и во многих смыслах очень интересное, но пожилая леди не жаловала сборищ, и только из соображений долга пригласила нескольких друзей накануне дня рождения Люсиль, которой исполнялся двадцать один год, если быть точным, – погостить пару дней в Ла-Полин.

Друзей ожидали двадцать шестого декабря, и в их числе находились барон Жиро и его сын Альфонс.

Альфонс прибыл верхом, обряженный в костюм, достойный старшего конюха хорошей беговой конюшни. Правый ус его хранил дерзкую подкрутку, тогда как левый плачевно обвисал, причем юноша убедился в этом только после того, как поздоровался с дамами, которых встретил в саду, на подъезде к шато.

– Мой отец, этот драгоценный старикан, прибудет с минуты на минуту, – вскричал он, слезая с лошади. – Он едет в коляске – закрытой коляске, да еще курит. Представьте себе картину: там нечем дышать, и это когда можно ехать в седле! Мадам виконтесса! – Альфонс завладел рукой пожилой леди. – Какое удовольствие! Мадемуазель Люсиль! Вы, как всегда, очаровательны!

– И даже более! – заметила девушка со смехом. – Какие восхитительные сапоги для верховых прогулок! Но они не жмут вам, Альфонс?

Дело в том, что Люсиль отказывалась понимать приятелей, которые после многих лет тесного знакомства начинали величать друг друга «месье» и «мадмуазелями». То был камень на тропе Альфонса, который, подобно большинству из нас, казался ему каким угодно, но только не гладким. Люсиль была так весела, а нелегко всерьез любить девушку, которую не впечатляют даже английские сапоги для верховой езды.

В этот момент из-за зигзагообразной излучины дороги, бегущей ниже шато, появился экипаж барона, и лицо мадам де Клериси приобрело выражение тихой отрешенности. Через некоторое время коляска с эффектными желтыми колесами достигла ровного участка, на котором расположилась группа. Из обитых сатином недр кабины появился, подобно выползающей из розового бутона упитанной гусенице, сам барон – толстый коротышка без шеи и с багровым лицом. Редкие крашеные усики не скрывали неприятного рта со слишком алыми и чувственными губами. Только проницательный взгляд противоречил впечатлению о бароне как существе, сосредоточенном лишь на плотских интересах. У него были умные маленькие глазки, не устремляющиеся за облака и не упускающие ничего под ногами. Но вряд ли господин Жиро делал честь роду человеческому. То был человек, искусно и дерзко жонглировавший миллионами, и в определенных кругах его почитали почти как бога. Но для меня даже обычный лодочник, демонстрирующий ловкость в обращении с веслом, и то гораздо более почтенная персона. Хотя любое мастерство достойно уважения.

В имении присутствовали и другие гости. Когда барона представляли им, он держался с напыщенностью и высокомерием, которое сходит с рук только верхушке новоявленных богачей. Люсиль, как узнал я позже через месье Альфонса – наша дружба основывалась на терпении, с которым я внимал его болтовне об этой молодой леди, – была одета тем вечером в белое. Конечно, не мужчинам судить о нарядах и фасонах, но волосы ее, в соответствии с дурацкой модой тех дней, были до половины завиты. Впрочем, всегда легко критиковать старую моду. А особенно в наши дни, когда свет, раскрыв рот во всю ширь, глотает любую новинку. По мне, Люсиль одевалась прелестно, но вы, современные дамы, потешающиеся сейчас надо мной, безусловно правы – вы в тысячу раз «прекраснее» в своих мужеподобных облачениях.

Со временем гости разбрелись по тенистому саду, и барон принял предложение мадам подкрепиться на террасе, куда слуга доставил поднос с крепкими напитками. Полезный обычай пить послеобеденный чай еще не привился по эту сторону пролива, и французским дамам оставалось чему поучиться.

– Ах, мадам! – воскликнул барон голосом, который можно описать как металлический, ибо содержалась в нем какая-то жесткая нотка. – Только поглядите на эту молодежь!

Его пухлая белая ручка указала на Альфонса и Люсиль, прогуливающихся по апельсиновой аллее. Сам воздух там казался оранжевым – настолько густо облепляли ветви спелые плоды.

Госпожа де Клериси посмотрела в ту сторону, рассеянно кивнув.

– Надо попытать месье виконта на предмет приданого, – продолжил финансист с сухим смешком, вовсе не серебристым, несмотря на обилие слитков в его сундуках. Виконтесса улыбнулась серьезно и предложила гостю одно из тех маленьких квадратных печений, которыми славится Фрежюс.

– Мадам не в курсе этого вопроса?

– Совершенно, – отозвалась та, глядя барону прямо в глаза.

– Ну да, – пробормотал Жиро, обращаясь, надо полагать, к далеким горным отрогам. – Такие вещи, разумеется, не для дам. Но есть другая сторона. – Толстяк похлопал ладонью по жилету. – Имеется в виду взаимное расположение, сердце. Да, дорогая моя виконтесса, сердце.

– Верно, – мадам кивнула, бросив на собеседника свой обескураживающий прямой взгляд. – Сердце.

В эту самую минуту в апельсиновой аллее Альфонс пытался вывести Люсиль на серьезный разговор и, что любопытно, прибег к тому же самому слову, что прозвучало в разговоре между их родителями на террасе.

– У вас нет сердца? – возопил он, притопнув ножкой по мшистой лужайке. – Вы всегда смеетесь, когда я говорю серьезно. У вас нет сердца, Люсиль?

– Не знаю, что подразумеваете вы под сердцем, – ответила девушка, слегка нахмурившись, словно предмет разговора не забавлял ее. На такой вопрос и человек поумнее Альфонса Жиро не нашел бы что ответить.

– Значит, вы бесчувственны, – вскричал маленький француз, вскинув руки, будто с намерением призвать в свидетели деревья.

– Это возможно, только мне кажется, это не объясняет, почему я не всегда серьезна. Вы вот умеете веселиться не хуже других, и в такие моменты нравитесь мне больше всего. Но как только мы остаемся наедине, вы превращаетесь в трагика. Неужели причина в сердце, Альфонс? И стоит ли называть тех, кто смеется, бессердечными? Сомневаюсь.