Россия и становление сербской государственности (1812-1856) - Елена Кудрявцева

Посланный в ноябре 1853 г. в Черногорию Е. П. Ковалевский докладывал о том, что в надвигающейся войне нельзя рассчитывать на Боснию и Герцеговину, а Сербия, в свою очередь, «решительно отдаляется от дела славян». Нессельроде следующим образом откликнулся на известие Ковалевского: «Последние наши известия из Белграда еще не вселяют в нас пылкой веры в намерения князя Карагеоргиевича соединить дело Сербии с общим делом прочих славянских племен Румелии»[586]. Командующий Южной армией М. Д. Горчаков в письме Николаю I высказался еще более откровенно: «Я не думаю, чтобы сербское правительство много подалось на нашу сторону»[587].

Сербское княжество к началу Крымской войны оставалось в устойчивом «кольце» сходящихся интересов России, Австрии и Османской империи. Главной задачей для Сербии с началом военных действий было сохранение достигнутого положения путем невмешательства в распрю держав. Следствием этой задачи стало стремление не допустить вторжения армий борющихся сторон в пределы княжества. Летом 1853 г. это желание сербских правящих кругов вписывалось в планы внешней политики России на Балканах. Посланный в Сербию И. Фонтон был уполномочен предупредить сербских руководителей о нежелательности преждевременных выступлений.

Со стороны Австрии и османского правительства также выдвигались определенные условия по отношению к Сербии. Так, австрийские власти были готовы ввести в Сербию войска в случае восстания. Министр иностранных дел Австрии заявил: «Мы с Россией в дружбе, но не потерпим, чтобы Сербия сделалась русскою провинциею»[588]. Турция требовала отражения русского наступления в случае возможности такового в Сербии. В ответ руководство княжества предупреждало османское правительство, что во время вторжения турецких войск на территорию княжества сербы, напротив, вынуждены будут обратиться к России за помощью. Выходом из этого сложного для Сербии положения стало объявление нейтралитета.

Ознакомившись с запиской начальника дипломатической канцелярии Мариновича, подтверждавшей решение сербского правительства о нейтралитете, Николай I сделал для себя неутешительный вывод: «Эта бумага ясно доказывает, что от сербов никакой помощи не будет»[589]. В то же время находившийся на русской службе племянник Александра Карагеоргиевича был послан в Сербию с целью убедить правительство соединиться с Россией. Этот шаг свидетельствовал о том, что в российских правящих кругах отсутствовало четкое понимание сложившейся ситуации: российское руководство заблуждалось не только относительно позиции, занятой Австрией, но и опиралось на устаревшие представления об обстановке в православных провинциях Османской империи. Расчет на использование освободительных движений балканских народов в качестве средства достижения собственных военно-политических целей не оправдывал себя. Однако есть все основания полагать, что славянская составляющая будущей военной кампании представляла собой реальное звено военных планов русского командования. Так, Николай I самостоятельно сформулировал в письменном виде планы военных действий на 1854 и 1855 гг. Ко времени написания первого из них император уже отчетливо видел те проблемы, которые могли возникнуть в связи с неустойчивой позицией австрийского двора. «Расположение Австрии из двусмысленного делается более и более нам враждебным, – говорилось в «Новом плане кампании на 1854 год», – и не только парализует расположение сербов нам содействовать, но угрожает нам самим»[590]. При развертывании восстаний в Сербии и Болгарии все обстоятельства войны должны были принять для России «более выгодный оборот».

Поскольку война продолжалась, а никакого отклика со стороны славян не было, Николай I переносил потенциальную возможность этого события на будущее. «Начало 1855 года укажет нам, какую надежду возлагать можем на собственные способности христианского населения Турции, – размышлял император. – Мы не иначе должны двинуться вперед, как ежели народное восстание за независимость примет самый обширный и общий размер, без сего общего содействия нам не следует трогаться вперед, борьба должна быть между христианами и турками, мы же как бы оставаться в резерве» (выделено в тексте)[591].

Безусловно, подобные расчеты не могли составлять основу планов балканских операций русского командования. Отношение царизма к национально-освободительным движениям в этом сложном регионе было по-прежнему непоследовательным и противоречивым: с одной стороны, он предупреждал о недопустимости революционных методов преобразования политической системы Османской империи, с другой – лелеял тайную надежду на то, что весь этот запутанный узел противоречий разрешится самостоятельно, без прямого вмешательства России, которой останется лишь «поддержать» православных христиан и «не допустить» возвращения прежнего политического порядка. Словом, выступить в том качестве «покровительницы», которого от России ждали на протяжении многих лет, славяне – с надеждой, а западные державы – со страхом.

В качестве примера непоследовательности Николая I и отсутствия ясного плана действий можно привести выдержки из его переписки с М. Д. Горчаковым зимой 1854 г. Узнав о начавшемся восстании в Греции, которое имело целью «вторжение свободной Греции в Фессалию, Эпир и Македонию», император связал с этим выступлением надежду на поддержку его со стороны сербского населения. «Между тем восстание в Греции началось, – писал он 5 февраля 1854 г., – но с каким успехом, еще не знаю; любопытно, будет ли иметь отголосок на сербов, надеюсь, что и они зрителями не останутся»[592]. Следует отметить, что российское правительство ограничилось лишь «любопытством» и по отношению к самому греческому движению. Это нашло достаточно красноречивое отражение в словах российского посланника в Вене: «Помощь восставшим не стоит войны с Австрией»[593]. Тема восстания и его возможных последствий постоянно присутствует в письмах императора в феврале 1854 г. «Восстание в Греции серьезно, будет ли успех действия, не угадаю: боюсь, что рано начали и особенно ежели нет готового сочувствия в сербах», – беспокоится император[594]. С надеждой звучит его вопрос: «Что-то Фонтон тебе привез про Сербию?» Однако ответные сообщения были малоутешительными. «Я опасаюсь, что все добрые намерения сербов будут парализованы его правительством и Австриею», – сообщал Горчаков из Бухареста[595].