Секрет каллиграфа - Рафик Шами

Лишь немногие из пассажиров доехали, как Салман, до центра города. Там он пересел на другой трамвай, который шел в христианский квартал Баб Тума. Салон был полон, и Салман обрадовался, обнаружив одно свободное место. Шумная толпа нарядно одетых мужчин и женщин направлялась на какой-то праздник.

Сатанинский блеск в глазах Карама не шел у Салмана из головы. Он спрашивал себя, с чего это вдруг владелец кафе так заинтересовался секретами каллиграфа? Едва он успел подумать об этом, трамвай развернулся по кривой на полной скорости. Зараженный настроением пассажиров, водитель распевал песни. Внезапно он нажал на рычаг до упора. Красивая и довольно полная женщина не смогла удержаться и плюхнулась Салману на колени. Остальные вцепились в поручни. Увидев это в зеркало заднего вида, водитель затормозил, и пассажиры попадали друг на друга.

— Бедный мальчик, ты его чуть не раздавила! — воскликнул мужчина в темном костюме с гвоздикой в петлице.

— Да ладно, ему было приятно! — возразил другой, в парадной военной форме.

Поднимаясь, пострадавшая смущенно хихикала. Салман с наслаждением втянул в себя ее духи — смесь ароматов лимона и спелых яблок. Потупив глаза, женщина встала рядом.

Прошли годы, прежде чем Салман снова увидел этот сатанинский блеск в глазах Карама. Позже он с трудом вспоминал объятия и поцелуи Нуры в тот день, а вот приключение в трамвае надолго засело у него в голове. Потому что именно в тот момент он понял, что означал этот странный взгляд Карама.

В ту ночь Салман узнал, что продавец овощей Шимон уехал в Израиль. С чего это вдруг? Весь следующий день Салман то и дело выглядывал в окно, надеясь увидеть свет в его окнах. Напрасно. Лишь спустя месяц двухкомнатную квартиру зеленщика заняла супружеская пара. А владелец помещения, которое Шимон снимал под магазин, долго еще жаловался, что тот остался ему должен за три месяца. Скряга! Все соседи знали, что брошенных Шимоном специй, экзотических фруктов и бутылей оливкового масла хватило бы, чтобы оплатить аренду за год.

Мастер Хамид не любил фанатиков и не был религиозным человеком. Он не сомневался в существовании некой высшей силы, правящей мирозданием, и до глубины души гордился тем, что Аллах, питая особую любовь к арабскому языку, изложил на нем Коран пророку Мухаммеду. Но в остальном все религии, в его понимании, стоили одна другой, а показное благочестие он считал признаком недалекости. При этом Фарси уважал иудаизм больше, чем христианство, потому что находил, что он имеет больше общего с исламом. Каллиграф многого не мог принять в христианстве: Бога, который зачал сына, Бога, который пил вино и дал себя распять. Требование же любить своих врагов оставалось для него тем более непостижимым.

Фарси редко посещал мечеть. Но все изменилось в январе 1956 года, когда глубоко почитаемый им каллиграф Серани вдруг настоятельно посоветовал ему ходить по пятницам в мечеть Омейядов.

Там встречались выдающиеся богословы, политики, видные бизнесмены и главы влиятельных кланов. Серани беспокоила репутация его любимого ученика.

— Люди болтают о тебе разное, — сказал он Фарси. — Мне это не нравится. Приходи в пятницу на молитву, пусть все видят, что ты правоверный мусульманин.

Забота Серани тронула Хамида, и он твердо решил не пропускать пятничных служб.

А вскоре после этого, в феврале 1956 года, он в очередной раз восхитился дальновидностью своего бывшего наставника. Почтенные мужи, теологи, ученые и политики, стали приглашать его в гости на чашку чая. Они удивлялись тому, что он разрешает своей жене появляться на улице с непокрытой головой, и с прискорбием отмечали, что у них на этот счет иная точка зрения.

В мае Фарси объявил своим новым приятелям, что недавно отклонил большой заказ католической церкви и вскоре собирается в Мекку.

И только сотрудники его мастерской не могли принять столь внезапной перемены.

— Наверное, он ожидает работы от посольства Саудовской Аравии, — неуверенно предположил Самад.

Подмастерья сильно сомневались в искренности обращения своего шефа, который, если верить Махмуду, каждый четверг в компании трех других каллиграфов навещал один небольшой бордель в Новом городе.

— Они еще в карты играют, — добавил Махмуд.

— Да, и не где-нибудь, а у мадам Жюльет, — подхватил Самад. — Мне рассказывал кузен, который работает у одного из приятелей Фарси и живет неподалеку от этой дамы. Они играют у нее каждый четверг, и проигравшие покупают победителю проститутку.

К осени 1956 года Хамид Фарси уже не сомневался в том, что убедил всех влиятельных людей города, включая самых консервативных богословов, в необходимости поддерживать искусство каллиграфии. Он не мог не заметить, что большинство их, при всей своей доброжелательности, отнеслись к его проекту довольно сдержанно. И все-таки Фарси понимал, что своих верных псов — «чистых» — они держат на коротком поводке. О реформах он не говорил им ни слова.

Однако мастер переоценивал влияние либеральных теологов на фанатичных поборников ислама. Через две недели после подписания договора аренды в офисе Назри Аббани появился незнакомый Тауфику бородач и сухо спросил «хозяина лавки». Тауфик едва сдержался, чтобы не прыснуть от смеха.

— В этой лавке я мальчик на побегушках, — ответил он. — Чем могу быть полезен?

— Твой господин допустил ошибку, — сказал бородач. — Мы ничего не имеем против его клана, но своими деньгами он поддерживает богохульника Хамида Фарси. Лучше бы он раздал их бедным мусульманам или пожертвовал на ремонт мечети. Тогда его никто не тронул бы.

Мужчина не выражал никаких эмоций, но Тауфик почувствовал, как душу его охватывает волна панического страха. Подобные непробиваемые типы с детства внушали ему ужас. Они ничего не хотели понимать и ни перед чем не останавливались, потому что считали, что одной ногой они уже в раю. Холодность была им оружием и защитой.

— Послушайте, — возразил Тауфик утрированно заносчивым тоном, чтобы скрыть страх. — Мой шеф спонсирует не бордель, а школу каллиграфии.

— А мы полагаем, что эта школа лишь прикрытие для его дьявольских козней, — возразил бородач, неожиданно разволновавшись. — Но я здесь не для того, чтобы спорить с тобой или с ним. Мое дело — предупредить. — С этими словами он повернулся и вышел.

Некоторое время Тауфик стоял посреди своего кабинета, пытаясь собраться с мыслями. Потом глубоко вздохнул и набрал номер Назри. Он застал хозяина в прекрасном расположении духа.

— В следующий раз пошли его к черту, — велел Назри, выслушав своего управляющего. — Только для начала пусть побреется и примет душ. Если каллиграфия — дьявольские козни, мне незачем оставаться на стороне Бога.

Тауфик кивнул, однако, стоило ему повесить трубку, снова разволновался. Ему вдруг вспомнились наставления покойного отца Аббани.

— Не оставляй Назри ни на минуту, — говорил тот. — Иначе оглянуться не успеешь, как он обрюхатит женщину или пустит с молотка какой-нибудь магазин.