Смертельные послания - Джон Г. Мэтьюз

После этого он застыл на месте, затаив дыхание и прислушиваясь к перемещениям Джона в надежде на то, что тот не услышал его броска к двери.

Стояла мертвая тишина. Взгляд Маккласки был прикован к ручке двери. Она оставалась неподвижной. А спустя несколько секунд раздались звуки шагов, которые постепенно стихли.

Инспектор с облегчением вздохнул, вернулся к своему стулу и снова сел.

– Возможно, вы помните, я говорил вам, что с юного возраста жил с теткой и дядей? Дом на Гринвич-стрит достался мне в наследство от них, и шесть месяцев назад я приехал в Нью-Йорк, поскольку моя тетка находилась при смерти, – начал рассказывать Финли.

– Да, я помню, как вы говорили об этом.

– На протяжении двух последних десятилетий я рассказываю всем эту историю – о том, как переехал жить к тетке Клэрис и дяде Грегори в возрасте девяти лет, когда умерли мои родители.

По тому, как Ардженти кивнул, Джеймсон понял, что тот внимательно его слушает. Он перевел дух.

– Я действительно приехал к ним, когда мне было девять лет. Но мой отец был тогда жив. И, очевидно, моя мать тоже.

Ардженти удивленно поднял брови:

– Очевидно?

– Да. Мать исчезла из дома, а отец говорил мне, что она уехала и оставила нас. Будто бы она оборвала все связи и больше не хотела нас видеть.

– Вы говорите так, словно сомневались в словах отца.

– Да. Очень сильно сомневался. Мне было девять лет, и я просто не хотел мириться с мыслью, что мать бросила меня. Но я мог ее понять – с учетом того, как издевался над ней отец.

– Каким образом? Словесно или же он бил ее?

– И то и другое, – Джеймсона передернуло. – Поначалу это были, главным образом, слова. Побои стали приобретать серьезный характер, когда мне было года четыре. Постепенно ситуация усугублялась. Моя мать была хрупкой женщиной – ее рост едва достигал пяти футов – и с каждым избиением все больше чахла. Казалось, отец черпал дополнительную силу в ее слабости и поэтому бил ее все больше и больше.

– А чем ваш отец объяснял свое поведение, если вообще объяснял?

Джозефу было хорошо известно, что большинство людей всегда пытаются оправдать любые свои действия, какими бы безрассудными они ни были.

– Он говорил, что мать безумна и провоцирует его, хотя я ничего подобного не замечал. Я видел перед собой лишь запуганную, морально и физически сломленную женщину, находившуюся на грани отчаяния.

Подозреваемый сделал паузу. Было видно, что эти воспоминания все еще мучительны для него.

– Я все чаще вставал на сторону матери, и со временем отец возненавидел меня за это. Между нами образовалась пропасть, – он с тяжелым вздохом провел ладонью по волосам. – Именно по этой причине всего через два месяца после исчезновения матери отец выпроводил меня из дома. Он сказал, что я постоянно говорю о матери, а это причиняет ему боль. Вероятно, отец был прав – я винил его в ее уходе, и он видел это в моих глазах. Разумеется, он не говорил об этом моим тете и дяде, когда просил их приютить меня. Отец сказал, что мне необходима настоящая семейная атмосфера, которую сам он, находясь в состоянии душевного разлада, не в состоянии обеспечить.

Финли замолчал.

– Вы хотите сказать, что ваш отец совершал насильственные действия потому, что был психически неуравновешенным и, возможно, страдал душевным расстройством? – уточнил Джозеф.

– Нет, я хочу сказать, что в действительности душевным расстройством страдала моя мать и что отец, вероятно, был прав. Но об этом я узнал лишь много лет спустя.

Джеймсон отпил из бокала глоток воды. Он видел, что Ардженти силится понять смысл его слов. Лоб детектива избороздили морщины.

– Когда мать исчезла, первой моей мыслью было, что она умерла, – снова заговорил заключенный. – И что отец говорит неправду, щадя меня или пытаясь заглушить чувство вины, поскольку он осознает свою ответственность за ее смерть. Правда открылась мне только после его смерти.

Финли вспомнилось, как холодно было в доме в то утро, когда он вошел внутрь в сопровождении отцовского нотариуса. Огонь там не зажигали в течение пяти дней, но, возможно, холодно ему было в большей степени из-за безрадостных воспоминаний. Он не был в этом доме с момента отъезда в Америку, и на протяжении всего времени пребывания там его неотступно преследовал образ отца, избивающего мать. Казалось, ее испуганные крики витали в пустых коридорах над покрытой толстым слоем пыли мебелью.

– Из бумаг, найденных на письменном столе отца, выяснилось, что он отправил мать в «Бедлам» в тот роковой день, когда она исчезла, и я тут же поехал туда повидаться с ней.

«Бедлам», где царила страшная духота и невыносимая жара, был переполнен непрерывно бормочущими и кричащими людьми и напоминал самый настоящий ад.

– Мне было тогда двадцать три года, я учился на втором курсе медицинского колледжа и не видел мать четырнадцать лет.

Серая сутулая женщина, еще ниже ростом, чем он ее помнил, с похожей на фарфоровую кожей и отстраненным, потухшим взглядом.

– Она была тенью той женщины, которая осталась в моей памяти. Стыдно признаться, но я не узнал ее.

Однако вопреки всему в ее глазах вспыхнули огоньки, и она протянула к нему костлявую руку.

– Но, казалось, она узнала меня, несмотря на прошедшие годы и испытания, выпавшие на ее долю.

Джеймсон вздрогнул, как будто вновь ощутил прикосновение материнских пальцев к своей щеке.

– Одному богу известно, как она пережила все это. – Он окинул комнату взглядом. – Я нахожусь здесь всего две ночи и уже чувствую, что на пределе. А она провела в «Бедламе» долгие четырнадцать лет – под аккомпанемент криков и стенаний, не стихающих ни днем ни ночью. – Он покачал головой. – Если она и не была душевнобольной, когда отец определил ее туда, то за эти годы наверняка стала ею.

Сказав это, Финли вытер выступившие на глазах слезы и еще раз глубоко вздохнул.

– Я перевел ее в более спокойный и комфортабельный дом призрения, но было уже поздно, – заговорил он снова после очередной паузы. – Всего через четыре месяца она умерла. Наверное, это были самые счастливые месяцы в моей жизни. Месяцы, проведенные с человеком, который любил меня больше всех на свете и которого точно так же любил я.

Вновь последовало молчание. Ардженти молча кивнул. В такой момент любой комментарий был бы неуместным. Теперь он понял, почему его напарник так настаивал на приватной беседе без протокола. Это действительно была очень личная история, лишь отчасти связанная с проводившимся расследованием. Джеймсон между тем продолжил свой рассказ:

– И именно в «Бедламе» я впервые увидел Лоуренса и заметил, что он далеко не сумасшедший. Я добился его перевода в то же самое заведение и оформил опекунство над ним, – он криво усмехнулся. – Наверное, мне тогда пришла мысль: если я не могу спасти мать, то спасу хотя бы этого несчастного человека. – Финли махнул рукой. – Это еще одна причина, почему я требовал, чтобы беседа была приватной. Официально Лоуренс все еще считается душевнобольным и может оставаться на свободе только при условии, если я продолжаю являться его опекуном. Если об этом станет известно властям, его снова упрячут в какую-нибудь богадельню вроде «Бедлама». Я никогда не прощу себе, если случится подобное.