"Попаданец" в НКВД. Горячий июнь 1941-го - Виктор Побережных

— А ты чем порадуешь? Чито союзники?

— Воюют, — хмыкнул тот, покосившись на улыбнувшегося Берия и смурного Ворошилова. — С большим интересом восприняли наши шаги по подписанию соглашения по авторским правам. Очень им стало любопытно, что же мы патентовать будем? Надеемся в ноябре уже подписать все необходимые документы. Согласно аналитической справке, предоставленной товарищем Берия, до трети всех поставок по договору ленд-лиза будут покрываться за счет отчислений авторских прав. И это по самым осторожным и скромным подсчетам. Сами же поставки идут согласно договоренности.

Сталин удовлетворенно кивнул и, слегка растягивая слова, медленно, словно с ленцой, спросил:

— А что с Литвиновым? Информация подтверждается?

Молотов покосился на Лаврентия Павловича, и тот, утвердительно кивнув, сказал:

— Да, товарищ Сталин. К сожалению, подтверждается.

— Кого ви предлагаете на его место? — так же мягко спросил Сталин.

— Товарища Громыко Андрея Андреевича. Несмотря на свою молодость, он является одним из лучших работников дипломатического корпуса Союза ССР. Я уверен, что он будет лучшей кандидатурой на эту должность, — мгновенно ответил Молотов. Покосившись на насупленного Ворошилова, он продолжил: — Да и другие, кхм, данные это подтверждают.

— Хорошо. Согласен. Ми так и сделаем. — Сталин раскурил давно набитую трубку. Сделав несколько затяжек, он встал из-за стола и, медленно прохаживаясь по кабинету, продолжил: — Объясни мнэ такие момэнты, Лаврэнтий. — Сталин постучал черенком трубки по папке, лежащей перед ним. — Почэму я только тэперь узнаю о том, чито вмэсто харошего истребителя Поликарпова випускался… Как там летчики говорят? Лакированный гарантированный гроб?! Пачему? Пачему я получал столько недостоверной информации? И нэ только по авиации. Пачему наши советские конструкторы ведут себя хуже проклятых империалистов и гадят друг другу, а значит, и стране изо всех сил?

Сталин бросил давно погасшую трубку на стол, встал и медленно стал прохаживаться по кабинету. Побледневший Берия молча следил за ним взглядом, не пытаясь ничего сказать.

— Лаврентий, разбэрись с этим вопросом, только по-настоящему разбэрись. Чэрез нэделю у меня должэн быть полный отчет с твоими прэдложениями по решению проблэмы. Тебя, Клим, это тоже касается!

Как оказалось, мои новые коллеги не упустили из виду мое поминание Мехлиса. Как только мы выехали из города, на меня насел Разяп:

— Слушай, Андрей, а как получилось, что ты выходил из окружения с Мехлисом? Или тайна великая?

— Да нет никакой тайны. Я тогда был в комиссии Мехлиса. Изучали обстановку на Юго-Западном и Южном фронтах. Так получилось, что оказались в Волновахе накануне немецкого наступления. Чудом не влипли по полной! Повезло нам тогда. Если бы не разрывы между немецкими частями, хрен бы мы выбрались! Плюс к этому немцы и румыны с нами техникой поделились, не пешком пилили.

Парни хохотнули. Находясь в кузове трофейной «Татры», легко было представить обстоятельства, при которых с нами делились транспортом.

— По дороге к фронту мы и наткнулись на остатки госпиталя. Вернее, мы только потом поняли, что на остатки. — Вспоминать те события было не очень приятно, но я постарался рассказать все, что помню. И Разяп и Вадим слушали внимательно, время от времени задавая вопросы.

— Понятненько, — подытожил Кучербаев. — Весело было вам тогда. Слушай, а расскажи о Мехлисе? А то всякое слышать доводилось. Что он за человек?

Я задумался. Что за человек Мехлис? Отношение к нему у меня было, гм, неоднозначным. Он мне и нравился, и нет. Нравился храбростью, честностью, умением добиваться поставленных целей. Не нравился своей упертостью, излишней жесткостью, иногда переходящей в жестокость. В свое время, читая о нем, я представлял себе какого-то монстра, только и ищущего, кого бы расстрелять. А пообщавшись с ним лично, посмотрев на его работу, его поведение, стал больше понимать его. Естественно, что ангелом он не был. И ошибок совершал порядочно. Генералитет он, гм, недолюбливал. Да и было за что! Не всегда, но очень часто. И в то же время уважал по-настоящему хороших командиров. Того же Горбатова он ценил и искренне уважал. Не любил очковтирателей, вранья. Свои рапорты, которые впоследствии называли доносами на цвет Советской армии, писал жестко, ничего не скрывая и не приукрашивая. А в то же время из-за недостаточности знаний в военной науке (которая с времен Гражданской войны значительно изменилась) он совершал и глупейшие ошибки, перехватывая управление у слабохарактерных вояк.

— Что за человек Лев Захарович? — Я закурил и медленно, стараясь не сбиться на словечки из прошлой жизни, рассказал свои размышления, подытожив: — Разный он, Мехлис.

Помолчав, Разяп усмехнулся, покосился на Вадима и спросил.

— А не боишься открыто говорить о нем? Да еще так, гм, развернуто?

— Не-а. Не боюсь. — Я бросил окурок на дорогу. — Я и Льву Захаровичу то же самое говорил. Он сначала матюгнул меня, потом посмеялся.

Поговорив еще о всякой ерунде, мы замолчали. Я сидел и думал, что не стану же объяснять парням про то, что могу немного поборзеть, порассуждав о людях уровня Мехлиса. Про Лаврентия Павловича или Самого хрен бы я что стал рассказывать! Здоровье дороже!

Последующие три недели слились для меня в сплошное серое пятно. Не от отсутствия событий, а от их переизбытка. Пришлось и полазить по окрестностям дороги в поисках каких-либо следов расстрелянного госпиталя, и пообщаться с местными в поисках необходимой информации. Морально это выматывало просто нечеловечески. Иногда хотелось тупо нажраться водки вусмерть, чтобы не слышать рассказы о «доблестных» немецких солдатах и не менее «героичных» румынских. Покуражились они в этих местах, показали свою власть вволю. Только в районе нашей работы мы описали и запротоколировали факты расстрелов и повешений более пятисот мирных жителей. А среди них ведь и дети были! Как хотелось, записывая очередной рассказ о подобном, оказаться на фронте, где можно самому уничтожать этих тварей, почему-то называемых людьми! Мечты, мечты…

Вечером 27 августа мы получили приказ выдвигаться в Сталино, а уже 30-го я «пугал» брезентовое ведерко, сидя в Ли-2, летящем в Москву, — руководство решило, что я достаточно «отдохнул» от столицы и пора возвращаться.

— Как добрался? — Улыбающийся Мартынов недоуменно посмотрел на мое позеленевшее лицо и ухмыляющегося Яшу. А я еле удержал свой желудок от попытки выпрыгнуть наружу. Никогда не представлял, что меня может ТАК укачать в самолете! Весь полет до Москвы слился для меня в одну сплошную «арию рыголетто». Когда встречающий меня Зильберман увидел мое нежно-зеленое личико, показавшееся из дверей самолета… Настолько охреневшее выражение лица было у Яшки! В первый момент он даже подумал, что меня опять ранило, а его забыли предупредить, но, разобравшись в ситуации, он меня просто задрал. Хихикал всю дорогу до Управления, время от времени останавливая машину у подходящих кустов, в которые я с «радостью» заскакивал. Сопровождающие нас сержант и «летеха» тоже подозрительно подрагивали плечами, старательно отворачиваясь от меня. Да пошли они все! Им бы так! Оказывается, плохо может стать и от воспоминаний о качке!