Тень, ключ и мятное печенье - Алексей Котейко

он снова повернулся к сержанту. – Ателье в приличном районе, поскольку круг клиентов у неё состоятельный. Всю найденную информацию передайте моему секретарю и скажите, что я сам позже свяжусь с ним по телефону. Ему же отдадите всё, что изъяли при обыске, я потом изучу эти материалы. Конверт я заберу сейчас.

– Что прикажете делать с охраной, господин сюретер?

Ла-Киш поразмыслил.

– На следующие сутки оставите здесь на дежурстве двоих своих людей в штатском. Постовых можно убрать. Вряд ли подозреваемый вернётся, но всё возможно.

Сержант щёлкнул каблуками и вышел. Сюретер показал на коридор:

– Прошу вас, доктор.

Герш с полчаса тщательно изучал лабораторную посуду, оставшиеся на полках склянки с ингредиентами, осколки на полу и коробочку с мятным печеньем.

– Не понимаю, – наконец выдал он, – если аптекарь уничтожил все улики, то почему не избавился от печенья?

– Очень просто, – проворчал Ла-Киш, вскрывший переданный ему сержантом конверт и изучавший содержимое. – Это доказательство. А тут – признание. «Я, Рауль Уортинг…» Полное подтверждение вины и заявление, что он действовал один, а люди, которых могли бы заподозрить в пособничестве, ничего не знали о его действиях. Для суда этого может быть вполне достаточно.

– А для вас? – спросил Шандор.

– Для меня нет, – насупился сюретер. – Четыре человека погибли. Ещё одна девушка в таком состоянии, что неизвестно, поправится ли она полностью.

– Скорее всего, поправится, – вставил доктор.

– Я уверен, что и портниха, и сын фармацевта прекрасно знали о происходящем, и сознательно участвовали в этих отравлениях. Значит, они виновны точно так же, как и он.

– Это если следовать букве закона. А что насчёт духа? – поинтересовался Шандор.

– Духа? Дорогой Лайош, вы что же, полагаете, что этих людей что-то оправдывает?

– Нет, – покачал головой сыщик. – Но я полагаю, что у них была вполне определённая причина для таких действий. Вы забыли добавить к четырём смертям и одному покушению двух изнасилованных девушек, за чьи поломанные жизни никто и никогда не понесёт ответственности.

Сюретер некоторое время молчал, вертя в руках трость и рассматривая обстановку лаборатории. Потом взглянул в глаза сыщику и сказал:

– Если бы у меня были хотя бы имена этих девушек, я бы попытался убедить их обратиться с официальными заявлениями, и постарался бы довести эти дела до суда.

– Слишком много «бы», Гарольд. Вы один не в силах работать за всю Канцелярию. А уж тем более отвечать за тех своих коллег, которые отличаются меньшей… принципиальностью, – заметил Шандор.

– И что вы предлагаете? Оставить преступников на свободе?

– Почему же, пусть их ловят. Но если их поймают и они предстанут перед судом – следует озвучить причины, сделавшие этих людей преступниками. Я готов выступить свидетелем и дать показания о последнем рассказе фармацевта. А вы?

Ла-Киш секунду-две рассматривал сыщика, склонив голову на бок.

– Разумеется, – наконец сказал он.

* * *

День пошёл на убыль, и хотя до сумерек оставалось ещё не меньше двух часов, на Овражках уже начали сгущаться тени. Мрачная глыба особняка Рэд-Мэнор, укутанная в побеги плюща и дикого винограда, маячила в конце подъездной аллеи. Ла-Киш и Шандор минут десять звонили у запертой калитки, пока, наконец, вдали не показалась невысокая фигурка, укутанная в клетчатую шаль. Старая служанка медленно ковыляла по аллее, шаркая по опавшей листве и бормоча себе что-то под нос. Понадобилось еще минут пять, чтобы она добралась до калитки, и уставилась на посетителей своими белёсыми глазами. Щурясь, женщина всматривалась то в одного, то в другого, потом спросила:

– Что вам угодно, господа?

– Мы хотели бы видеть мадам Остен.

– Мадам не принимает.

– Тогда мадемуазель Остен.

– Мадемуазель не принимает.

– Вы можете передать им наши визитки?

– Барышни не принимают никаких визиток.

Служанка развернулась и зашаркала к дому.

– Очаровательная женщина, – сказал Шандор.

– Какие будут предложения? У меня нет ни малейшего повода для получения официального разрешения на обыск. Да и потом, что именно мы будем искать? И где? Тот факт, что Элиза Остен была любовницей доктора Меершталя, сам по себе ничего не доказывает.

– Ну, как минимум, доктор застрелил на дуэли её мужа, если верить разысканиям господина Те Каеа.

– Дуэли официально запрещены, но для высшего света они целиком в рамках дозволенной морали. Дуэль прошла при свидетелях, они же потом расписались под медицинским заключением. Это, так сказать, внутреннее семейное дело.

– Гарольд, а вы можете на полчаса забыть о том, что являетесь сюретером?

– Зачем?

– Чтобы подсадить меня наверх, – Лайош рассматривал пики кованой решётки на воротах. – И полезть за мной следом.

– Я вроде бы уже беседовал с вами насчёт незаконных проникновений?

– Да. Очень доходчиво, – сыщик сместился левее и теперь осматривал кирпичную стену поместья. – Так что же?

Ла-Киш выругался себе под нос и, упёршись плечом в стену, подставил сцепленные ладони. Шандор оттолкнулся от них, вскарабкался на стену и, свесившись, помог сюретеру забраться следом. Служанка к этому моменту едва преодолела половину пути до дома. Мужчины, пригибаясь, двинулись левее, через лужайку по другую сторону живой изгороди, по большой дуге обогнули шаркающую фигурку и оказались на крыльце дома ещё до того, как старушка добралась обратно.

– Мадам Остен! – позвал Лайош, входя в холл.

Внутри дом носил явные следы упадка, пришедшего на смену былой роскоши. Лепнину на высоком потолке покрывала сеть мелких трещин, на люстре – хрустальной и массивной – висели клочья паутины. Пара полукресел у стены щеголяла потёртыми и готовыми вот-вот разорваться обивками, на столике между ними лежал толстый слой давно не вытиравшейся пыли. Кажется, старушка, встретившая их у калитки, была последней из слуг дома.

– Мадемуазель Остен! – присоединился к сыщику Ла-Киш, запирая за собой входную дверь.

– Что вам нужно? Кто вы? – донёсся сверху настороженный женский голос.

На площадке лестницы, которая примерно на половине высоты подъёма разбегалась влево и вправо двумя широкими пролётами, стояла женщина. На вид ей было лет сорок, и хотя время уже оставило свои следы в уголках глаз и строго поджатых губ, женщина всё ещё была очень красива: тонкие черты лица, изящный нос с маленькой горбинкой, большие внимательные глаза, резко очерченные брови. Тёмные волосы, уложенные на голове и сколотые массивным гребнем, напоминали корону, и всё в её облике говорило том, что эта