Царица без трона - Елена Арсеньева

А убранство нынешнего дня повергло ее всостояние, близкое к страху. Варварская роскошь тоже не радовала, а почтипугала. Марина вдруг впервые ощутила ту высоту, на которую вознесла ее судьба.Кто она была?! Бедная шляхтянка из захудалого польского городка. Но с тогомгновения, как невзрачный хлопец бросил ей под ноги свой кунтуш – и сердце! –жизнь ее стала одним непрерывным взлетом. Как же больно будет сорваться! Нет,борони Боже! Однако не шло из головы тягостное предзнаменование: когда отец,воевода сендомирский, въезжал во дворец в великолепной карете, белый конь,который вез его, вдруг пал…

Русские тоже злословили над дурной приметой. Аполяки, немногие из которых были допущены к обряду венчания, втихомолкупересказывали другим странности, которые они видели. Много смеху вызвало то,что чашу, из которой пили новобрачные, потом бросили на пол и тот, кто первыйнаступит на осколки, будет главенствовать в семье. Видимо, опасаясьнепредвиденного, первым ступил на осколки патриарх, и шляхтичи снова началитревожно шептаться о том, что, кажется, католическая вера не будет в чести придворе…

Другие московские обычаи также раздражалигостей. При выходе из храма дьяки сыпали на павшую наземь толпу исконный«золотой дождь» из больших португальских дукатов и дублонов и серебряных монетмосковской чеканки. Даже бояре не побрезговали подбирать золото. Но когда одинтакой дублон упал на шляпу Яна Осмольского, тот пренебрежительно стряхнул ее.Русские так и ахнули от столь непочтительного отношения ляха к милостямгосударя!

Чудилось, воздух дрожал не только отприветственных криков, которыми встречал народ новобрачных, но и отбеспрерывного столкновения (словно клинки скрещивались!) недоброжелательств какрусских, так и поляков. И даже умилительная речь князя Шуйского не смоглаутихомирить собравшихся. А уж князь Василий Иванович таким соловьем пел!..

– Наияснейшая и великая государыняцесарева и великая княгиня Марина Юрьевна всея Руси! Божьим праведным судом, заизволением наияснейшего и непобедимого самодержца великого государя ДимитрияИвановича, Божией милостью цесаря и великого князя всея Руси и многихгосударств государя и обладателя, его цесарское величество изволил вас взятисебе в цесареву, а нам дати великую государыню. Божией милостью ваше цесарскоеобручение совершилось ныне, и вам бы, наияснейшей и великой государыне нашей,по Божией милости и изволению великого государя нашего его цесарскоговеличества вступити на свой цесарский престол и быти с ним, великим государем,на своих преславных государствах!

Наконец новобрачных привели в столовую избу,посадили вдвоем и стали подавать им кушанья. Когда подали третье кушанье, кновобрачным поднесли жареную курицу; дружко, обернувши ее скатертью,провозгласил, что время вести молодых почивать.

Сендомирский воевода и тысяцкий (им был тот жекнязь Шуйский!) проводили их до последней комнаты. При этом у царя из перстнявыпал драгоценный алмаз, и его никак не могли отыскать.

Многими это было воспринято как самое зловещеепредзнаменование.

А когда настала брачная ночь, Марина вдругвспомнила советы смоленской знахарки. И, стыдясь сама себя, один из них исполнила.Тот самый, который должен был обеспечить ей вековечную любовь и страстьсупруга.

Бог весть, в самом ли деле то был советдейственный, однако Димитрий и впрямь безумно любил жену свою до последнегосмертного часа.

Другое дело, что наступление сего часа былоприближено чужими усилиями.

– Мы признали расстригу царевичем толькодля того, чтобы избавиться от Бориса! – выкрикнул Шуйский. – Мыдумали, он будет по крайней мере хранить нашу веру и обычаи земли нашей. Мыобманулись. Что это за царь? Какое в нем достоинство, когда он с шутами дамузыкантами забавляется, непристойно пляшет да хари надевает? Это скоморох!

Собравшиеся бояре одобрительно закивали.Толстые, распаренные, в своих парчовых шубах и тафьях… [56]Эти тафьи некоторые из собравшихся берегли крепче, чем головы! Они сидели скруглыми злыми глазами, впитывали каждое слово Шуйского, как сухая земля впитываетводу. И слышали только то, что хотели слышать: новый царь – дурной царь, потомучто он не по нраву боярам, значит, от него надо избавиться как можно скорее. Ивсе пропустили мимо ушей главное – то, что Шуйский сейчас прилюдно признался всвоем обмане всего народа. Впервые признался. Мимоходом – вроде как невзначай сязыка соскочило. И пролетело – никем не замеченное. Кажется, только ФедорНикитич обратил внимание на это страшное откровение: «Мы признали расстригуцаревичем только для того, чтобы избавиться от Бориса!»

Романов тяжело вздохнул. Если бы здесь сейчасбыл Бельский… Рядом с ним Романов, быть может, держался бы иначе. Не смолчал быо том, что помнил и что полностью противоречило этому признанию Шуйского. НоШуйский предусмотрительно расстарался удалить Богдана Яковлевича из Москвы нато время, когда назначено было расправиться с Димитрием. И Романов молчал,молчал – угрюмо насупясь, слушал пылкую речь Шуйского:

– Он любит иноземцев больше, чем русских,совсем не привержен к церкви, не соблюдает постов, ходит в иноземном платье,хочет у монастырей отобрать их достояние. Женился на польке! Этим сделалбесчестье нашим московским девицам! Разве у нас не нашлось бы ему из честногобоярского дома невесты и породистее, и красивее этой еретички? Вот он теперьхочет, в угоду польскому королю, воевать со шведами и послал уже в Новгородмосты мостить; да еще хочет воевать с турками. Он разорит нас; кровь будетлиться, а ему народа не жаль, и казны ему не жаль, сыплет нашею казною немцамда полякам.

Шуйский скороговоркой перечислял самыеизвестные прегрешения царя, словно пощипывал бояр за больные места. И оникивали, кивали тафьями, как нанятые…

Люди, согласные с Шуйским, расходились поМоскве и вербовали себе помощников и соучастников. Они бродили по городу и порынку, толкались среди народа и возбуждали его против поляков. Тут всякое лыкобыло в строку. Скажем, из Кремля вдруг повезли все большие пушки (толькоЦарь-пушку не тронули, да и то лишь потому, что не могли сдвинуть ее с места)за Сретенские ворота: там уже множество рук насыпали вал и строили сруб. Царьхотел воздвигнуть шутовскую крепость для учебной воинской потехи, в подобие темкрепостям, какие он строил из снега и льда. Никогда еще подобные забавы незатевались с таким размахом, как теперь. В день потехи велено было приготовитьтакже обед и попойку для народа и подать все это на «поле брани»: царь хотел,чтобы люди, хорошенько «повоевав», потом хорошенько повеселились. Полякитолковали о том, что надобно в честь царской четы провести рыцарский турнир.Заговорщики просто-таки схватились за эту идею и повернули ее себе в пользу.