Радиевые девушки. Скандальное дело работниц фабрик, получивших дозу радиации от новомодной светящейся краски  - Кейт Мур

То, что женщины год спустя оставались живы, казалось, раздражало компанию с финансовой точки зрения, так как они, искалеченные и страдающие от боли, регулярно обращались к врачам и покупали болеутоляющие. С точки зрения USRC, это был перебор – они оспаривали каждый счет. Девушкам, угрожающе сказал Эвинг, следует быть «осмотрительней в своих расчетах, что все понесенные ими расходы будут оплачены».

От комиссии врачей ожидали услышать, что женщины больше не страдают от отравления радием, что освободило бы компанию от какой-либо ответственности. Складывалось впечатление, что Эвингу, поведение которого Берри назвал «враждебным», прямо не терпелось поскорее поставить такой диагноз. К его раздражению, однако, хотя комиссия и подвергала женщин одному тесту за другим, каждый раз результаты были одинаковыми.

Берри хотел, чтобы комиссия официально заявила о наличии у девушек отравления радием: это стало бы веским доказательством того, что все красильщицы циферблатов подвержены его воздействию, и вместе с другими адвокатами Берри мог бы использовать это в предстоящих исках других девушек. Эвинг, однако, наотрез отказался. «Мы не желаем, чтобы эти данные были использованы в рамках каких-либо других дел», – с напускной важностью отписался он.

Что касается самих девушек, то они делали все возможное, чтобы выдержать это до конца. Их подвергли невероятному количеству экспериментальных методов лечения и тестов. Врачи пробовали английскую соль, от которой их тошнило, промывание кишечника, а также еженедельно обследовали их спины и брали анализы кала и мочи. Обследование, как правило, проводилось в больнице Эвинга и Кравера, из-за чего искалеченным девушкам приходилось ездить в Нью-Йорк. Луис Хассман сказал Берри, что «Эдне очень тяжело даются столь дальние поездки; последний раз после возвращения из Нью-Йорка ей пришлось отлеживаться в постели».

Прекрасные светлые волосы Эдны теперь полностью поседели. Все девушки выглядели гораздо старше своих лет из-за странных кожных складок под подбородком на месте удаленных челюстей. Лишь Грейс выглядела лучше, чем годом ранее. Хотя она и перенесла 25 операций на челюсти, она не перестала улыбаться; говорили, что из всех пяти она выглядела самой счастливой. После заключения соглашения она заявила: «Люди стали спрашивать у меня, собираюсь ли я перестать работать: что ж, это в мои планы не входит. Я планирую и дальше трудиться на своей работе, пока буду в состоянии это делать, потому что мне она нравится». Она по-прежнему ездила каждый день на работу в банк, где с пониманием относились к отгулам, которые она брала, чтобы проходить осмотры.

Хотя девушки довольно часто сдавали тесты, результатов им никто не сообщал. «Врачи ничего нам не говорят, – жаловалась Кэтрин. – Мне бы хотелось знать, есть ли у меня хоть какие-то улучшения». На самом деле во многих смыслах Кэтрин стало лучше, потому что теперь она спокойно жила в санатории на вершине холма, в 12 милях от Ньюарка, который она называла «жемчужиной востока». Она писала, что эти условия вдохновляли ее выздоравливать, чтобы наслаждаться «мальвами и вьющимися розами, а также пионами и солнечным светом». Деньги пошли на пользу и Альбине; тем летом, как говорили, она выглядела «крайне довольной». Она получала удовольствие от радио, своей золотой рыбки, фильмов, от непродолжительных прогулок по деревне, зачастую вместе с Кинтой.

Теперь же Кинту положили в больницу; она была не в состоянии присесть, навещать ее разрешалось лишь родным. Из-за этого она не только не могла гулять по деревне, но не смогла и присутствовать на суде по делу Мэй Кэнфилд, на который все остальные четыре девушки пришли летом 1929 года. Кинта попросила Берри представлять ее.

Это были предварительные слушания. Работая над делом Мэй, Берри осознал, насколько предусмотрительно радиевая фирма заключила соглашения годом ранее. Во второй раз ему оказалось еще сложнее строить обвинение. Дринкеры, Кьяер и Мартланд дружно отказались давать показания, да и в прессе не было никакой шумихи, вынуждающей фирму сдаться.

Пять девушек помогли Мэй, отказавшись от своего права на врачебную тайну: они хотели, чтобы комиссия врачей использовала их данные для доказательства существования отравления радием. Маркли, однако, выразил протест против рассмотрения в суде каких-либо связанных с этими девушками материалов – как медицинских диагнозов, так и самого факта прошлогоднего соглашения, – аргументируя это тем, что они «никоим образом не связаны с этим делом», а назначенные компанией врачи и вовсе отказались давать показания.

Тем не менее, как однажды написала Кэтрин, Раймонду Берри не было равных. Он все равно вызвал на слушания Кравера и Эвинга: они были «в бешенстве». Хотя Эвинг и видел своими глазами, как женщины под присягой сказали, что не имеют ничего против обсуждения их случаев, он отказался что-либо говорить, ссылаясь на врачебную тайну.

Доктор Крамбар – союзник девушек в этой комиссии – с радостью дал показания. И хотя Маркли угрожал подать на него в суд, если он это сделает, Берри удалось убедить врача продолжать. Берри набирался опыта как в подготовке свидетелей, так и в представлении своей позиции в суде: теперь в его распоряжении имелись все необходимые данные и опыт, чтобы значительно усложнить жизнь компании United States Radium: он был самой надоедливой занозой у них в боку. Директора рассчитывали, что после заключения соглашений по первым пяти искам они от него отделаются. Теперь же они осознали, как глубоко заблуждались.

Наступил Черный вторник, как его прозвали – 29 октября 1929 года, день, когда финансовый кошмар обрушился на Уолл-стрит и «бумажные состояния… растаяли, словно лед на знойном солнце».

«Уолл-стрит, – писал один из свидетелей биржевого краха, – стала улицей разбитых надежд, удивительного безмолвного страха и своего рода парализующего гипноза».

Более чем в сотне кварталов от эпицентра обрушения американской экономики Кинта Макдональд лежала в своей палате в Мемориальной больнице Нью-Йорка. Здесь тоже царила атмосфера парализующего безмолвного ужаса – однако Кинта дала себе клятву, что никогда, никогда не потеряет надежду.

Ее госпитализировали в сентябре в «предсмертном состоянии», однако прошел месяц, а она по-прежнему боролась за жизнь – да еще как. Друзья и родные восхищались ее стойкостью. «Она была настоящим спартанцем, – сказала невестка Этель, присматривавшая за детьми Макдональд, пока их мама была в больнице. – Когда я интересовалась, как она, Кинта всегда отвечала “неплохо”. У нее и в мыслях не было умирать». «Она стремилась продолжать жить ради детей, – пояснил муж Кинты Джеймс. – Мысль о них придавала ей смелости и дальше бороться за жизнь».

К тому времени Макдональды уже помирились, но предыдущий год выдался для них неспокойным. Хотя Джеймс и получил 400 долларов (5544 долларов) по соглашению в 1928 году, эта сумма была ничтожной по сравнению с состоянием, которым теперь владела его жена, – и эта разница, казалось, не давала ему покоя. Будучи в то время безработным, Джеймс растратил свои деньги за лето в нелегальных питейных заведениях,[3] в то время как Кинта инвестировала свои средства в трастовый фонд для своих детей. Однажды ночью в сентябре 1928 года его возмущение дошло до предела. Когда Кинта отказалась дать ему деньги, Джеймс со злости ударил свою покалеченную жену и стал угрожать отравить ее газом, включил в доме все газовые конфорки, в то время как она беспомощно лежала в гипсе. Его арестовали. Кинта, однако, не стала выдвигать обвинения; это был не первый раз, когда он поднял на нее руку. С помощью Берри Кинта начала бракоразводный процесс, однако Джеймсу, судя по всему, удалось ее переубедить, и она его остановила. «Мой муж пытается быть храбрым, – однажды сказала она о нем. – Однако мужчинам это дается сложнее, чем женщинам».