Креститель - Александр Прозоров

Ведун качнулся вправо, выбрасывая вперед щит, по которому вражеский наконечник скользнул в сторону. Правда, его собственное копье при этом клюнуло вниз и впилось несчастной византийской лошади в спину перед самым седлом. Середин отпустил копье, не дожидаясь, пока его вырвет из рук, выхватил саблю.

Новый враг, налетая, метился в лицо. Он проскакивал с правой стороны, поэтому Олег вскинул щит двумя руками, отводя удар так же, как и предыдущий, — но на этот раз рубанул клинком сжимающую древко руку по локтю, промчался дальше, столкнулся с проносящимся слева византийцем щитами, попытался достать его саблей в затылок, однако не успел. Зато проморгал противника справа — тот с торжествующим воплем чиркнул ведуна мечом по ребрам. На этот раз, стремительно перекинув клинок на другую сторону, Середин смог достать радостного грека кончиком сабли чуть ниже затылка, потом выбросил клинок вперед. Скачущий во весь опор враг прикрылся щитом — ведун вскинул свой, метясь окантовкой в верхний край деревянной «капельки». От столкновения вражеский щит резко отклонился назад — окантовка скользнула над ним и врезалась византийцу в лоб, сдирая шлем с головы. От страшного рывка тот опрокинулся назад, роняя оружие и распластав руки.

Всё! Впереди лежала открытая степь.

Продолжая идти на рысях, с саблей наголо, Олег оглянулся — сквозь вражеские ряды удалось прорваться от силы половине холопов. Правда, и византийская конница, считай, прекратила свое существование. Легион же, за спину которого он зашел, довольно бодро развернулся. Во всяком случае, два задних ряда выставили щиты против них. Но ведун не собирался кидаться на этих несчастных. У него было слишком мало сил, чтобы повлиять на судьбу этого свежего легиона. А потому бить имело смысл только туда, где этот слабый укол сможет решить судьбу сражения.

— Копий нет, люди уже потрепаны, — пробормотал Олег. — Но уж придется обходиться тем, что есть.

Он вскинул саблю вверх, давая понять, что предлагает всем поступать так же, как и он, перешел в галоп, погоняя и без того измотанную лошадь. Три сотни метров, отделяющие их от фланга первой линии, уже больше часа ведущей бой на истощение, он преодолел за полминуты. А потому уже никто и ничего предпринять не успел. Оставив свежий легион далеко позади, Середин вместе с пятью сотнями холопов с ходу врезались в спину старого, ударом конской груди помяв и оглушив сразу двоих греков, рубанув саблей в основание шеи третьего, потом четверного, снеся горизонтальным взмахом голову пятого. Легионеры, которые еще не успели понять, что случилось, понять, что их убивают, молча прорубались навстречу боярам, а в месте удара холопы растоптали и вырезали уже пять рядов, шесть, семь…

Напор ослаб, и стало происходить то, что и должно в подобном случае: могучие боевые лошади, а с ними и пешие бояре двинулись вперед, заставляя пятиться, спотыкаться и опрокидываться своих врагов. Тонкая стена фаланги лопнула и стала стремительно заворачиваться влево и вправо, расползаться, терять ровный строй. Щиты разомкнулись, напор задних рядов на передние исчез — и византийцы, бросая слишком тяжелое для бегства вооружение, покатились назад.

Битва окончилась — и то, что немного в стороне еще стоял в неприступном строю пятнадцатитысячный греческий легион, ничего не меняло. Вокруг уже кружили закованные в железо бояре, готовые в любой момент сомкнуться в не менее непобедимую лаву и атаковать пехотинцев с любой стороны — а то и со всех четырех одновременно. Греки не могли разойтись для отдыха, они не могли разбить лагерь, не могли прорваться дальше, к колодцу, и утолить жажду. Византийцы были обречены — и понимали это не хуже русских. Спустя полчаса, испросив себе обещание жизни, они сдались.

Олег не испытывал никакого желания еще за кем-то гнаться, добивать, носиться туда-сюда по полю, выискивая вражеских военачальников. Поняв, что сабля его больше никому не нужна, он отер оружие о забрызганный кровью рукав рубахи, спрятал в ножны, спешился, отпустил гнедой подпруги, давая ей отдых, и не спеша пошел по полю, ведя ее в поводу. Наткнулся на один из византийских щитов, поднял. Шириной немного уже метра, а высотой примерно по грудь, он имел толщину сантиметров семь, а весил все двадцать килограммов, если не больше. Таким в бою особо не подвигаешь, не помашешь. И хотя собственный щит Середина тоже легкостью не отличался — этот был натуральной штангой. Ведун попытался вскинуть его вперед, для удара верхним краем, и взвыл от боли справа в нижних ребрах. Покосился, увидел длинный прорез в замше бриганты.

— Вот, электрическая сила! Похоже, меня зацепило… — Он бросил щит, поковылял в лагерь. Чем больше отпускала горячка схватки — тем сильнее ныл его бок.

Между тем, на поле брани выезжали телеги. Ополченцы поднимали своих раненых, укладывали их на тонкий слой сена, увозили куда-то на запад — наверное, к колодцу. Среди волхвов и воинов, хлопочущих возле увечных друзей, Середин с удивлением заметил и женщин. Их было не очень много, но всё же были — извечные сестры милосердия. Неизвестно, что их повлекло в поход: страсть к любимому, нежелание расстаться с мужем, жалость к раненым — но сейчас именно последнее чувство вышло на первое место.

Середин, стараясь ни с кем не сталкиваться, медленно шел среди окровавленных тел, когда вдруг увидел знакомую фигуру:

— Рада? Ты?

— Я, боярин, — выпрямилась девушка, отерла о подол кровавые руки. — От, помогаю.

— Откуда ты здесь?

— С боярыней Пребраной… Она, как рати собрались, вместе пошла. Князю припомнила, что с вами она. А Базана записала, как исполченного от рода Зародихиных. Он в сече ныне рубился. Не нашли его токмо пока…

— Вернется, наверно, раз не нашли. Много ратников за византийцами погнались… — Ведун поморщился от очередного приступа боли. — Ну, ладно… Помогай.

Найдя свои узлы, Середин, громко ругаясь, скинул бриганту, расстегнул косуху, стряхнул на землю. Вытащил из штанов рубаху и, то квакая, то поминая электричество, стянул ее через голову. Скосил глаза вниз: от грудины через ребра шел толстый розовый рубец. Похоже, прорезать себя чешуйки доспеха не дали — но вот тяжесть удара досталась всё-таки телу.

— Это ты, что ли, ругаешься, ведун? — весело спросили его сзади. — Я чуть не оглох от твоих воплей!

— Я, великий князь, — обернулся на знакомый голос Олег.

Владимир Святославович уже успел скинуть свою нечеловеческую личину, но плечи и тело его по-прежнему закрывала, подобно драконьей коже, густо смазанная жиром, текучая кольчуга. Глаза блестели молодо и жизнерадостно. Впрочем, увидев рубец у Середина на боку, князь тут же нахмурился:

— Знахаря ко мне! Где боярин Радул? Передайте, друг его страдает.

— Я сам знахарь, — попытался отмахнуться ведун, но только снова взвыл от боли.

— Никак, попортили тебе броню новую? — покачал головой Владимир. — Ништо, не заморачивайся. Кожевенники у меня в Киеве знатные, залатают лучше нового. А хочешь, новый подарю? Ты, ведун, сегодня изрядно отличился, то мне ведомо. Уж и варяги понасказывали, и холопы многие хвастались. Теперь бы и от тебя про то услышать…