Одиннадцать видов одиночества - Ричард Йейтс

Грейс повторяла «Большое спасибо», и «Мне очень нравится», и «Даже не знаю, что сказать», пока в голове у нее не загудело от слов, а углы рта не заныли от постоянных улыбок, и тогда ей подумалось, что этот день не кончится никогда.

Ральф позвонил около четырех, совершенно счастливый.

— Как дела, милая? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Слушай, угадай, что я получил?

— Ну не знаю. Подарок, наверное? Или что? — Грейс постаралась, чтобы голос ее звучал радостно, хотя это было непросто.

— Премию! Пятьдесят долларов. — Она почти видела, как у него поджимаются губы, когда он произносит «пятьдесят долларов» — с тем особым серьезным выражением, которое предназначалось исключительно для называния денежных сумм.

— Да что ты, Ральф, как это мило, — сказала она, и если даже в ее голосе звучала усталость, он этого не заметил.

— Мило, правда? — переспросил он с усмешкой: его позабавило девчоночье слово. — Ты ведь рада, Грейси? Нет, ты пойми, я правда очень удивился, понимаешь? Босс говорит: «Вот, Ральф, держи!» — и дает мне этот конверт. И ни намека на улыбку, ничего, а я думаю: что за дела? Увольняют меня, что ли, или что? А он говорит: «Давай, Ральф, открывай». Ну я и открываю, а потом гляжу на босса, а у него улыбка до ушей. — Ральф довольно рассмеялся, потом вздохнул. — Ладно, послушай, милая. Когда ты хочешь, чтобы я сегодня зашел?

— Даже не знаю. Приходи, как только сможешь.

— Ладно, слушай. Мне надо заскочить к Эдди, он обещал дать мне свой чемодан, так что я к нему заскочу, а оттуда домой, поем, а потом сразу к тебе — часам к половине девятого — к девяти. Пойдет?

— Хорошо, — согласилась Грейс. — Увидимся вечером, дорогой.

Она начала называть его «дорогой» совсем недавно, когда стало уже очевидно, что она все-таки за него выйдет, и это слово звучало еще как-то странно. Когда она аккуратно расставляла канцелярские принадлежности у себя на столе (поскольку делать было решительно нечего), ее вдруг охватила уже привычная легкая паника: нельзя выходить за него замуж, она ведь его совсем не знает. А порой ей казалось иначе, что она не может за него выйти как раз потому, что знает его слишком хорошо, но в любом случае ее обуревали сомнения, и она готова была поверить всему, что с самого начала твердила ей Марта, соседка по квартире.

— Забавный, правда? — сказала Марта после их первого свидания. — Говорит «тубзик». Я и не знала, что кто-то и в самом деле говорит «тубзик».

Грейс тогда похихикала и была готова согласиться, что это и правда забавно. В те времена она готова была согласиться с Мартой почти во всем. Ей частенько казалось, что найти такую девушку по объявлению в «Таймс» — дело почти невероятное и что это была самая большая удача в ее жизни.

Но все лето Ральф был очень настойчив, и к осени Грейс начала его защищать.

— Марта, чем он тебе не угодил? Очень приятный молодой человек.

— Брось, Грейс, все они очень приятные, — говорила Марта своим обычным назидательным тоном, так что сразу казалось, что быть «очень приятным» довольно нелепо, затем она гневно поднимала взгляд от своих ногтей, которые старательно покрывала лаком, и объясняла: — Просто он такой… такой маленький белый червяк. Сама разве не видишь?

— Совершенно не понимаю, как цвет его лица связан…

— Господи, да нет, ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. Разве не видишь? А эти его дружки? Этот Эдди, и Марти, и Джордж — они же крысеныши… Вся эта мелкая жизнь маленьких клерков, мелкая крысиная возня… Пойми, они все на одно лицо. Эти люди — совершенно одинаковые. Они все время говорят одно и то же: «Эй, как там „Янкиз“ сыграли?» или «Эй, как там „Джайантс“ выступили?»[2] — и живут они все у черта на куличках, где-нибудь в Саннисайде, или Вудхейвене, или в других жутких местах, и мамаши их расставляют на каминных полках этих ужасных фарфоровых слоников. — И Марта снова, хмурясь, склонялась над своим ногтями, давая понять, что разговор окончен.

Зима и осень прошли в постоянных метаниях. Некоторое время Грейс пыталась встречаться только с теми мужчинами, которых одобрила бы Марта. Они через слово говорили «забавно» и носили фланелевые костюмы с узкими плечами, как униформу; потом попробовала некоторое время вообще не встречаться с мужчинами. И даже устроила эту безумную выходку с мистером Этвудом на рождественской вечеринке. А Ральф все это время продолжал ей звонить, все время был где-то рядом, ждал, когда она примет решение. Однажды она даже взяла его с собой домой в Пенсильванию (взять туда Марту ей бы даже в голову не пришло), чтобы познакомить с родителями, но сдалась наконец только на пасхальной неделе.

Они пошли на танцы, это было где-то в Квинсе — очередной танцевальный вечер Американского легиона, Ральф с приятелями всегда ходили на такие мероприятия. Когда музыканты заиграли «Пасхальный парад»[3], он прижал ее к себе и, едва продолжая двигаться в танце, запел — почти зашептал — ей на ухо нежным тенором. Грейс никак не ожидала от Ральфа ничего подобного — такого милого и нежного жеста, — и, хотя, скорее всего, решение выйти за него она приняла не тогда, впоследствии ей казалось, что она сделала это в тот самый момент. Ей всегда вспоминалось, что отбросила сомнения она именно в ту минуту, когда плыла в такт музыке, а сквозь ее волосы пробивался хриплый приглушенный голос Ральфа:

Мне повезет сегодня.

Пусть на тебя все смотрят:

Я самый гордый парень

На шествии пасхальном…

Тем же вечером Грейс сообщила новость Марте, и выражение лица подруги до сих пор маячило у нее перед глазами.

— Нет, Грейс, ты не можешь… ты это не серьезно. То есть, я думала, это все шутки… Ты же не собираешься в самом деле…

— Марта, заткнись! Просто заткнись!

Грейс проплакала всю ночь. Она до сих пор злилась на Марту — прямо сейчас, скользя невидящим взглядом по шеренге стеллажей с папками, которые выстроились вдоль стены. Порой на нее накатывал ужас при мысли, что, возможно, Марта права.

Откуда-то донеслось глупое хихиканье: Грейс с неприятным удивлением заметила, что две девицы, Ирен и Роуз, скалятся, выглядывая из-за своих пишущих машинок и указывая на нее пальцем.

— Мы все видели! — пропела Ирен. — Видели-видели! Что, Грейс, так и сохнешь по нему?

Грейс изобразила, как она сохнет: комическим жестом приподняла свои маленькие груди и усиленно заморгала. Девушки прыснули со смеху.

Усилием воли Грейс снова натянула на лицо открытую простодушную улыбку, приличествующую невесте. Нужно было собраться с мыслями и подумать о делах.