Одиннадцать видов одиночества - Ричард Йейтс

Эдди был его лучший друг — и идеальный шафер, ведь он следил за развитием их с Грейси отношений с самого начала. Кстати, именно в этом баре прошлым летом Ральф рассказал ему об их первом свидании:

— Ух, Эдди, ты бы видел, какие у нее буфера!

Эдди расплылся в улыбке:

— Так-так… А что соседка?

— Ой, Эдди, нет, соседка тебе не понравится. Страшненькая. И кажется, много о себе думает. Зато вот другая, крошка Грейси… Нет, старик, я ее застолбил.

Половину удовольствия от каждого свидания — или даже больше, чем половину, — составляло удовольствие рассказать Эдди, как все прошло, кое-где приврать, спросить тактического совета. Однако отныне это удовольствие, как и многие другие, останется в прошлом. Грейси обещала, что после свадьбы разрешит ему хотя бы один вечер в неделю проводить с друзьями, но все равно это будет уже совершенно другое. Девчонкам попросту не дано понять, что такое дружба.

В баре висел телевизор, показывали бейсбол. Ральф бессмысленно смотрел в экран. От боли и чувства утраты в горле набухал комок. Почти всю жизнь отдал он мальчишеской, а затем и мужской дружбе, старался быть хорошим парнем, а теперь все лучшее позади.

Наконец кто-то отвесил Ральфу крепкий дружеский щелчок по заду — фирменное приветствие Эдди.

— Что скажешь, красавчик?

Ральф сощурился в гримасе вялого презрения и медленно повернулся к приятелю:

— Что стряслось-то, умник? Заблудился?

— А чё? Ты спешишь куда-то? — Произнося слова, Эдди едва шевелил губами. — Две минуты не подождать? — Ссутулившись на барном стуле, он кинул бармену четвертак. — Джек, плесни стаканчик!

Некоторое время они пили молча, глядя в телевизор.

— А мне премию дали, — сказал Ральф. — Пятьдесят долларов.

— Правда? Здорово.

Бэттер сделал страйк-аут; иннинг закончился и началась реклама.

— Ну как? — спросил Эдди, покачивая стакан с пивом. — Жениться-то не передумал?

— А что такого? — Ральф пожал плечами. — Слушай, кончай уже, а? Идти пора.

— Да постой, погоди. Что за спешка?

— Пойдем, а? — Ральф нетерпеливо шагнул прочь от барной стойки. — Мне правда нужен твой чемодан.

— Ага, чемодан-драбадан.

Ральф снова подошел и вперил в приятеля сердитый взгляд:

— Слушай ты, умник! Никто не собирается тебя заставлять, чтобы ты дал мне этот несчастный чемодан! Уж раз ты так им дорожишь… Можно подумать, очень надо…

— Да ладно, ладно. Получишь ты свой чемодан. Не психуй. — Он допил пиво и вытер губы. — Идем.

Ральфу было очень неприятно, что ему приходится брать взаймы чемодан для свадебного путешествия: он бы предпочел купить собственный. В витрине магазина багажных сумок, мимо которого они с Эдди каждый вечер проходили по пути к метро, он приметил отличный кожаный саквояж — большой, светло-коричневый, с боковым карманом на молнии, за тридцать девять девяносто пять. Ральф давно положил на него глаз, еще на пасхальной неделе. «Наверно, я его куплю», — сообщил он Эдди совершенно невзначай, — точно так же, как днем или двумя раньше объявил о своей помолвке («Наверное, женюсь на ней»). На оба эти заявления Эдди отреагировал одинаково: «Ты чё, больной?» И оба раза Ральф ответил: «А чё?» — и в пользу саквояжа добавил: «Раз уж женюсь, что-то такое понадобится». И с тех пор казалось, будто саквояж этот, почти как и сама Грейси, стал символом столь желанной новой, более обеспеченной жизни. Однако после покупки кольца и новой одежды и после всех прочих трат Ральф в конце концов обнаружил, что не может позволить себе еще и эту покупку. Пришлось довольствоваться чемоданом Эдди — очень похожим, но подешевле, потрепанным и без кармана на молнии.

И вот теперь, когда они шли мимо того самого магазина дорожных сумок, Ральф вдруг остановился: ему в голову пришла безумная мысль.

— Эй, Эдди, погоди-ка. Знаешь, что я решил сделать с этой премией — с полусотней долларов? Куплю-ка я этот саквояж — прямо сейчас.

— Ты чё, больной? Сорок баксов за саквояж, который нужен раз в году? С ума сошел. Идем!

— Ну не знаю. Думаешь, не надо?

— Слушай, дружище, ты б не разбрасывался деньгами. Пригодятся еще.

— Ну да, — согласился наконец Ральф. — Ты прав, наверно.

И снова зашагал с Эдди в ногу, ко входу в метро. Именно так у него в жизни все обычно и складывалось. Такого саквояжа ему не видать, пока он не станет зарабатывать больше, и он с этим смирился — как смирился безропотно, после первого же тонкого намека, с тем, что невеста отдастся ему только после свадьбы.

Проглотив двух приятелей, метро стучало и грохотало, и трясло их в безумном трансе добрые полчаса, и в конце концов изрыгнуло из своих недр в вечернюю прохладу Квинса.

Сняв на ходу плащи и ослабив галстуки, они позволили легкому ветру высушить пропитанные потом рубашки.

— Какой план? — спросил Эдди. — Во сколько мы должны объявиться завтра в этом пенсильванском городишке?

— Да когда удобнее, — отвечал Ральф. — Вечером, в любое время.

— И что будем делать? Какого черта вообще можно делать в такой глухомани?

— Ну не знаю, — будто оправдываясь, проговорил Ральф. — Ну посидим, поговорим, наверное. Пива попьем со стариком. Мало ли что еще. Не знаю.

— Господи, — простонал Эдди. — Ничего себе уик-энд. Вот счастье-то.

Ральф вдруг остановился посреди тротуара, охваченный внезапным приступом ярости, и скомкал в кулаке мокрый плащ.

— Слышь, ты, козел! Никто не заставляет тебя туда ехать — ни тебя, ни Марти, ни Джорджа, никого. Заруби себе это на носу. Мне не нужно от тебя никаких одолжений, усек?

— Да ты чё? — удивился Эдди. — Ты чё? Шуток не понимаешь?

— Ага, шуток, — процедил Ральф сквозь зубы. — Тебе все шуточки.

Он угрюмо поплелся следом за Эдди, едва сдерживая слезы.

Они углубились в квартал, где оба жили: то был двойной ряд аккуратных, совершенно одинаковых домиков, протянувшийся вдоль той самой улицы, где они всю жизнь дрались, и слонялись, и играли в стикбол[4]. Эдди распахнул входную дверь своего дома и пригласил Ральфа в прихожую, где прозаически пахло цветной капустой и уличной обувью.

— Заходи давай, — проговорил он и махнул большим пальцем в сторону закрытой двери в гостиную, а сам качнулся назад, чтобы уступить дорогу приятелю.

Ральф открыл дверь, прошел три шага — и вдруг его словно ударили ногой в челюсть, так неожиданно пришло осознание происходящего. Комната, где царила полная тишина, была буквально набита людьми — расплывшимися в улыбке, раскрасневшимися мужчинами. Тут были и Марти, и Джордж, и ребята из квартала, и ребята из конторы — все, все его друзья стояли не шевелясь, боясь нарушить тишину и сбившись в крепкий монолит. Скинни Магуайр скрючился у пианино, занеся растопыренные пальцы над клавишами, и когда он залихватски ударил по клавишам, дружный хор заревел песню, отмеряя ритм взмахами кулаков и коверкая слова улыбающимися ртами: