Записки рыболова - Андрей Анисимов

Поплавок прыгнул неожиданно и резко. Я подсек. Удилище согнулось в дугу. Рыба не ходила кругами на вытянутой леске, а тянула как лебедка. Я не смог с ней справиться. Крючок был оборван. Я осмотрел снасть, прекрасная японская леска, превратилась в спираль или пружину. Я никогда не видел такого. Кто же это мог быть?

Конечно угорь. Я вспомнил, что на Селигере его ловят. Но ловят на переметы ночью. Перемет, крючков на сто, ставится затемно, чтобы мелочь не сбила червяка. Ночью мелочь спит.

Я привязал крючок, и не успел затянуть третий узел, как поплавок другой удочки нырнул. Подсекаю, та же тяжесть. В тот первый вечер я вытащил трех угрей. Один из них весил больше кило. Когда я пытался вынуть крючок из его железной губы, угорь уцепился хвостом, как ногой за дощечку в деревянном настиле лодки. Моя надувная лодка имела сборный, красного дерева пол. Угорь потянул хвостом и вырвал леску из крючка. Невероятной силы рыба. Но это было не последнее и далеко не худшее зло, сотворенное этой тварью.

На пристани меня ждали Гриша и кот Васька. Рыжий бандит с урчанием принялся за окуньков, отогнав миловидную черно-белую Мурку. Мурку пришлось кормить в стороне. Гриша истопил баню и ждал меня париться. Если дом Гореловых находился почти на берегу, то банька торчала в поле метров за триста от воды. Таскать туда ведрами воду стоило немалых усилий. Банька топилась по черному. Пока я норовил миновать голым задом соприкосновения со слоем сажи, Гришка пояснил, что баня осталась от их отца, дом которого находился тут же. Дом, оправдывая фамилию рода, сгорел, а банька осталась. Не строить же другую, раз есть?

Я этот разговор запомнил. Через год на берегу, прямо возле мостков стоял странный домик. Одна его половина предназначалась для семейной бани Гореловых, а в другой имелась моя личная опочивальня. Высокая кровать, что соорудили столяры из театра им. Образцова, позволяла лежа наблюдать в окна зеркальную гладь вод озера. Но домик я построил через год, а первый раз спал в маленьком шалашике, в котором игрались дети хозяев. Потеснив тряпичных кукол, я устроил свой надувной матрас и, спросив марлю, перегородил комариному воинству доступ к собственному телу. Гриша и Вера предлагали перинную кровать с шишечками в доме, но, глотнув спертого, от времен постройки непроветриваемого воздуха, я вежливо отказался. Угри мои были посажены в металлический садок с мелкой сеткой и опущены в воду. Из любого другого они бы смылись.

Рассветным утром, копаясь на берегу с лодкой, подкачивал ее после прохладной ночи, я заметил сутулого мужичка с ленинской лысинкой, бредущего к соседним мосткам. Он волок удилища из ободранных и просушенных орешин. Такими удилищами городские давно уже не ловят. «Ленин» вычерпал из своей плоскодонки березовым черпаком воду и подошел ко мне. Оглядев мой «НАУТИЛСПОРТ», он уважительно поздоровался и спросил:

– Рыбачить?

По тем предметам, что виднелись в моей надувной лодке ответ и так был ясен. Я понял, что «Ильич» желает беседы, и с удовольствием его поддержал в этом желании. «Ленина» звали Пантелимонычем, и он сильно жаловался, что теперь рыбы мало и не та, а раньше было много и той. Я, имея в садке килограммов шесть вчерашнего улова, не слишком поверил старику. Но, увы, он оказался прав. И причиной грустного явления явилось вовсе не доброе старое время, а подлая рыбацкая артель и ее гнусный кораблик. Эта артель электрической сеткой с мельчайшей ячейкой раз в месяц выгребала из всех закоулков Селигера все живое. Угри шли к барскому кремлевскому столу, а мелочь паковалась в ящики, и свозилась на утиную птицефабрику. Чем объяснить такой варварский подход к собственному водоему, я не знаю. Возможно, спецификой русского характера. Через десяток лет поймать кроме пятидесяти или в лучшем случае стограммовых подлещиков на Селигере стало удачей. Это одна из причин, что я перестал там бывать.

Пателемоныч, как я потом узнал, не без основания, слыл лучшим добытчиком рыбы во всей округе. Он, на своей дырявой плоскодонке, дальше ста метров от берега не отплывал. Когда я вернулся с первой Селигеровской зорьки, в его садке оказалось десяток лещей не менее полутора кило, а один был не меньше трех. Я же в то утро добыл десяток подлещиков не дотянувших до килограмма и еще одного угря, что вызвало завистливое удивление даже у Пантелемоныча. Днем я покатался по озеру на моторе, оглядывая места для будущих рыбалок, а к десяти вечера уже подъезжал к Москве. Живые угри во влажной мешковине доехали в полном здравии. Я показал жене мешок и вывалил змеевидных рыб в ведро с водой.

– Зачем ты притащил в дом змей, – закричала моя женушка. Я гордо пережил отсутствие восторга супруги, поставил ведро с угрями на кухню и пошел в ванную.

Наслаждаясь душем, я снова услышал крик любимой, но уже с нотками ужаса. Выскочив намыленным из ванны, я застал бледную жену стоящей на нашем супружеском ложе в туфлях.

– В чем дело? – испугался я.

– Их там нет! – крикнула женщина и указала перстом в сторону кухни.

Я отправился в указанном направлении и заглянул в ведро. Угри исчезли. Мы вместе обшарили всю квартиру. Беглецов нигде не было. Потом я залез под только что установленную мойку, и обнаружил плотное кольцо из змееподобных тел. Вытаскивая угрей, я пошевелил сантехнику, и ночью нас разбудил крик уже за дверью. Оказывается, вытягивая рыбу, я что-то нарушил в трубах, и нижняя квартира оказалась залитой. Угри обошлись мне дорого. Ремонт нижних соседей пришлось оплатить. С тех пор я живых угрей домой не привозил, а заставлял Гришку коптить их на берегу. Но эта первая рыбалка на Селигере привязала меня к озеру на много лет.

Немало разного случалось со мной на Селигере. Он одаривал не только спокойным и комфортным ужением. Однажды я на своей надувной лодке совершил путешествие через Очаков, пересек большую чашу и остановился на острове с монастырем и милой деревенькой. Пожилые пенсионеры Иван и Серафима предоставили мне свою терраску для ночлега. На острове я собирался пробыть трое суток. К концу третьего, дня меня ждал товарищ, чтобы забрать на своей машине. Ехать в Москву с лодкой, мотором и снастями поездом, тяжело и хлопотно. Для того, чтобы попасть на свидание с ним вовремя, я должен был пересечь основную чашу. Моя машина стояла в ремонте и любезность товарища меня очень устраивала. Ловил я в тот раз не много. Однажды вытащил на зимнюю мормышку двухкилограммового леща из глубокой ямы, но больше времени проводил, разглядывая новые места, и пописывал этюды. Фотографировать я не люблю, поэтому, чтобы сохранить память о местах полюбившихся, берусь за кисть. Утром третьего дня проснулся от гула. На часах около шести, но рассветать, не собиралось. Гул шел от Селигера. Шквальный ветер бросал на берег пенные брызги. Плыть на моем кораблике в такую погоду я не предполагал. Но товарищ специально пропилит из Москвы около трехсот верст, а я не явлюсь. Очень скверно получится. Я решил плыть. Серафима с Иваном долго меня отговаривали, но поняв, что я упрям и не поддаюсь резонам, отстали. Я упаковал документы в целлофан, заправил бачок моего «салютика» смесью бензина с маслом, и в десять часов утра кое-как отпихнулся от мостков причала. «Салют» жалобно завыл и потянул в озеро. Селигер бушевал по-настоящему, волны путались и крутили. Очень трудно было держать лодку носом к волне. Через минуту я промок. Сидел я на канистре с бензином, который надо доливать по ходу, поскольку на семь километров бачка не хватает. Постепенно моя резиновая посудина, начерпывая бортами, стала набирать воду. Но держалась на волне она молодцом, точно утка. Американцы дело знают. Я проверял лодку, наполнив ее водой. Став плавучей ванной, она все равно меня удержала, да еще не одного. Зная это, потонуть, не боялся. Идти пришлось против ветра. Слабый моторчик надрывался. Временами я не понимал, стою я на месте, или все же двигаюсь. Тучи поднялись. Они неслись над головой с бешеной скоростью. Иногда, в рваных дырах, проглядывало солнце. Но от этого пейзаж выглядел еще злее. Самым тяжелым испытанием оказалась заправка горючим. Я имел воронку и пытался через нее наполнить бочок, но ветер рвал бензин, не давая ему течь. Половину, как ни грустно признаться, я пролил мимо в лодку, и не малую толику в озеро. Это был единственный случай, когда я нанес вред водоему. Дозаправляться пришлось дважды. Пока я пытался влить смесь в бочок «салютика» ветер злобно гнал меня обратно. Я шкурой чувствовал, как вырванные у Селигера метры он отнимает у меня назад. Плыл я часа четыре и еще не видел Осташкова. Значит, дотянул только до середины чаши. Очень хотелось курить. Но вынуть сигарету, значит намочить ее. Зажигалка, на таком ветру бесполезна, спичка тем более. Кроме того, я сильно полил вокруг бензиновой смесью, и искра могла дать вспышку. Правда, это опасение, скорее всего, неосновательно. Вода заливала все. Я промок до нитки. Дождевик пришлось снять, капюшон и плащ парашютили и создавали лишнее сопротивление. От воды плохо видели глаза. На момент пришла мысль, что Селигер меня прикончит, но тут показался Осташков. Он мучительно медленно вырастал на горизонте, но один его вид вселил уверенность и прогнал упаднические мысли. Красный «жигуленок» моего товарища я заметил издалека. Удивительное чувство победы охватило меня. Последние десятки метров я прошел, как на параде, с приспущенной в воду задницей (в лодке ее скопилось вдоволь) и с гордо поднятой головой.