Роль моей семьи в мировой революции - Бора Чосич

Дядя сказал: «Кое-что мы и сами можем!» Из комнаты в комнату он протянул веревку, на концах привязал по колокольчику, установив тем самым систему связи по всей квартире. У меня была пушка с пружиной, дядя сделал мне миниатюрный снаряд, я начал стрелять по семье. У дяди была окарина, у теток был граммофон, у меня был аккордеон марки «Майнел унд Герольд». Мы играли различные арии. Дядя не мог играть, не налив немного воды в инструмент. В процессе игры вода булькала, словно какая-то птичка. Потом эта вода нагревалась. Мама говорила: «Изобрази-ка что-нибудь!» В дверном проеме тетки подвесили платье в виде занавеса. На пол поставили лампы, которые сразу придали всему волшебный вид. «Это Гавайи!» – сказала тетка. Я взял аккордеон и сыграл пьесу «Словно сон прекрасный». Пока я играл, пальмовая ветвь щекотала мне шею, и я смеялся. Мама сказала: «Как тебе не стыдно?» Мама вышивала покрывала, на покрывалах появлялись: султан в гареме, народный певец с гуслями, кошки. Кошкам и исполнителям народных песен делались глаза из различных бусинок, снятых с нитки. Дядя мог нарисовать рисунок, не отрывая карандаша от бумаги, дедушка спрашивал: «Как это?» Дядя говорил: «Вот так!» – и, не отрывая руки, изображал корабли, вазы, голых женщин. Отец пытался вырезать теткин профиль из черного картона, но рука дрогнула, и тетка осталась без носа. Я вырезал фотографии манекенщиц из журнала «Женщина и мир», утратив благодаря небрежности некоторые детали. Дядя сказал: «Самое лучшее испортил!» Тетки смотрели на все это свысока, воссоздавая с помощью красок по дереву картинку на свою излюбленную тему «Озеро Блед!». Мама раскатывала тесто, потом специальным колесиком, похожим на шестеренку, сотворяла узоры, тесто превращалось во что-то вроде тряпочек. Мамины печенья назывались «цветочки», «мячики», «домики», «принцесские», все это была имитация. Тетки умели делать из шоколада лебедей, а также еще одну вещь из сахара, ласточку. Эти птицы не годились ни в пищу, ни для полета. Дедушка сказал: «Что за ерунда!» Мама разбила большую посудину, полную клецок, пышные клецки скользили по паркету, как пароходики. Отец, не успев еще протрезветь, бился головой о зеркало, поверхность которого покраснела от крови. Дядя при выносе велосипеда разбил стекло во входных дверях. Тетка уронила на пол флакончик духов, весь дом провонял чем-то ужасным и дорогим, с японским названием. Мама шваброй задела фотографию одного из прадедушек, предок повис, нетронутый, на ручке, благодаря, видимо, усам, усы были огромные. Я разбил тарелку, на которой были нарисованы гондолы, вода, люди и вообще Венеция. Тетки смели осколки, оставили один большой кусок с каким-то мостиком, вздохнув при этом: «Риальто!» У нас существовали сигналы для переклички посредством свиста. Сигнал был совсем простым, он состоял из двух тонов, второй тон повторялся два раза. Если где-то слышалось это повторение в виде свиста, мама говорила: «Кто-то из наших!» Все это было как в кино. У нас были и некоторые выражения, многим недоступные. Когда переодевались, говорили: «Мышь!» Я предпочитал: «Насос!» Но мне не верили. Были и другие слова, например «файлер», «гевихт», «цинтор» и «радл», но эти слова мы не понимали. Дедушка с отцом говорил о каких-то других вещах, совершенно непонятных. Мама говорила: «Это по-венгерски!» Дядя говорил: «Врут, они его не знают! – и добавлял: – Такого языка вообще нет!» Дядя умел объясняться в любви на четырех языках, знания он почерпнул из книги «Любовь в странах мира», с картинками. Я научился говорить по-румынски: «Пусть твоя мать, и твоя тетка, и твоя сестра переспят с жеребцом!» При гостях объясняли: «Это он декламирует какую-то абракадабру, сам придумал!» Тетка знала какие-то итальянские слова, которые прочитала на вывеске в Сушаке, слова были слегка непристойные, вывеска принадлежала галантерейной лавке. Существовали и американские слова, они были напечатаны в виде инструкции на баночках с кремом и на других вещах, которые приходили в посылках, в американском языке некоторые буквы были похожи на наши.

Соседи снизу часто устраивали спектакли, мне больше всего нравился тот, который дядя называл «Переворачивание мебели!». Это представление было слышно всему дому, в нем было много битья посуды и всякого такого. Дедушка говорил: «Во дают!» Были и другие спектакли, например «Битье зеркал!», «Разбивание стульев о головы!», «Переплевка между сестрами!». Спектакли давали соседи снизу, это очень походило на театр. Тетки занимали места у окон и говорили: «В кино ходить не надо!» В доме случались и другие спектакли, например «Смерть от туберкулеза!», драма на четвертом этаже. Оттуда постоянно слышались кашель и другие ругательства, мама говорила: «Как ему не стыдно!» В бельэтаже который раз давалась мелодрама «Ветеринар приходит к жене капитана-речного флота!», что-то вроде дневного представления. Тетки напоминали: «Вот он, уже идет!» Это был очень тихий спектакль. В соседней квартире играли сцены, которые мама назвала «Беседы с дочерью-проституткой!». Беседы состояли из упоминаний различных частей дочкиного тела и фактов эксплуатации этих частей другими людьми, в основном солдатами. Все это было в виде монолога в исполнении отца названной выше дочери, после окончания которого он приступал к разбитию разных предметов. На этом все завершалось.

Мама сделала для меня цветок, искусственный, красный, из бумаги «креп». Цветок я отнес в школу, на представление отличной комедии из вымышленной детской жизни неизвестного автора – «День рождения куклы!». Искусственные цветы принесли еще семеро, нас одели в бархатные одежды неопределенного цвета, затем вытолкнули на сцену. Там уже была девочка с куклой в руках, несколько заплаканная. Мы ввосьмером грянули, словно фурии, не попадая в тональность, следующий бодрящий текст: «Краше розочки и в Цариграде нету!» Этим все завершилось.

Я сел, чтобы нарисовать домашнее задание под названием «Свободная тема из головы», мама сказала: «Давай я!» Мама любила рисовать домашние задания, невзирая на сложность темы. Мама нарисовала «Вид с Калемегдана», переполненный домиками и какими-то деревьями, а также коробочками, символизирующими машины. Потом нарисовала нечто, что называлось «Пасхальная литургия», с патриархом, попами и народом, идущим по улице, но испортила все это жирафом – она ни одной картины не могла представить себе без животного. Я сказал: «Оставь, это мое задание!» Она ответила: «Ничего не поделаешь, я так люблю рисовать!» Потом сказала: «Сейчас я тебе сделаю коробочку из пластилина!» Я сказал: «Я и сам могу!» Еще мама написала стихи о рабстве в Герцеговине, очень потрясающие. Мама перечисляла все механизмы, которые держала на кухне, например мясорубку, ледник марки «Голднер», термос «Универсал» и керогаз «Зефир». Мама сказала: «Я покупаю духи только у бр. К. Стоилькович, ул. Царя Николы, 24!» Мама сказала: «Наилучшие модно-галантерейные магазины – это „Лафайет", „Дерби", „Модная галантерея С. Рафайлович и K°"!» Еще она упомянула известное предприятие «Метеор», лавку «Король галстуков», торговый дом «Пеич и Валчич, ковры», а в конце концов фирму «Готлиб Штайнер, часы». Все это было похоже на лекцию. Тетки сказали: «Это ужасно!» Дедушка сказал: «Чего им не торговать!» Мама сказала: «Но превыше всего, превыше всего стоит торговая фирма „Альфа", с чулками Кунер-Дореля, последней новинкой Парижской выставки!» Это было еще не все. Я увидел в витрине устройство, что-то вроде часов на ручке с колесиком, устройство называлось «курвиметр». Я сказал: «Хочу курвиметр с колесиком!» Меня спросили: «Зачем?» Я ответил: «Чтобы мерить расстояния на карте с помощью колесика!» И еще: «Жить не могу без этого курвиметра!» Курвиметр мне купили, но он сломался, потом я требовал еще многие другие устройства, без которых не мыслил себе жизни. Мама сказала: «Мне больше нравятся маленькие семейства животных из фарфора, которые продаются в коробочках!» Семейства состояли из четырех членов, одного большого и трех маленьких; у нас были слоны, львы и пеликаны, большой лев был незначительно поврежден. Мама сказала: «Как живые, за это их и люблю!» Я пошел в кинотеатр посмотреть фильм с печальным содержанием, в котором Ширли Темпл живет на чердаке, будучи сиротой, а потом ее узнает отец, раненный в голову, который бормочет: «Тера!» – то есть ее имя. Мама сказала: «Я не понимаю, зачем снимают такие грустные фильмы, если жизнь и без того печальна!» Отец выиграл в карты большие деньги, но потом все спустил. Мама спросила: «Почему?» Отец ответил: «А я вот такой!» Мама постоянно рассказывала об этом и всегда помнила день, когда это произошло. Существовали различные самоучители, пособия, книги, помогавшие жить. Одна книга называлась «Белград в фактах и образах», на обложке был мост, очень красивый. Внутри были адреса перчаточных мастерских, фамилии знаменитых часовщиков, фотографии министерств. В книжке приводились способы штопки, размеры поясов от грыжи, адреса предприятий по производству дамских вкладышей, самых лучших. В книжке речь шла о жизни в ресторанах, даже самых маленьких, потом там были маленькие рассказики о животных, членах городского зоологического предприятия. Тетки большие куски книжки заучили наизусть, время от времени сами от себя добавляли в нее сведения о галантерейных лавках – рассадниках духов. Мама больше всего любила статью под непонятным заголовком «Ажур-плиссе», что-то вроде художественной лекции для закройщиц. У меня было другое пособие, в нем были предложения следующего типа: «Вуаси эн канифф!» или «Регардэ э экутэ!» – все это было ненужно и красиво. Отец берег книжку с изображениями швейных машин и машин для переработки овощей, рядом с картинками стояли цены в различной валюте. Цены я оставлял, а картинки вырезал мамиными маникюрными ножницами, картинки обменивал на другие вещи, во дворе. Как-то пришли гости, мне в постель положили девочку. Сказали: «Ничего страшного!» У девочки были косицы, она была длинная, костлявая, мне не понравилось. На улице на стене было написано: «Кила!» Дядя рассказывал, как он спал на Флоре во время пребывания на Сушаке. Я видел, как отец лижет мамино ухо. У девочки из моей кровати ничего не было в низу живота, как у куклы. Тетка сказала: «Он будет зеленоглазым!» Мама сказала о ком-то: «Она шлюха!» Одна тетка покраснела, когда кто-то воскликнул: «Эрекция!» Брат спросил: «А почему не делают кукол-мальчиков?» Тетки шептались, передавая из рук в руки свои бутылочки, лекарства или еще что-нибудь. Дедушка фыркал, глядя на эту суету. Мне же это было как-то непонятно. У дяди была тетрадка, полная рисунков. Если пропустить веером под пальцем страницы, то рисунки как бы оживали. Мама спросила: «Я полагаю, ты не намерен показывать ему это?» Мама прервала наше занятие в тот момент, когда рисунки только-только ожили, и я не успел разобраться, в чем там дело. Все было примерно как с «фотоаппаратом». Была книга «Части женщины», ее принес Никола, наш родственник. Никола работал в сапожной мастерской, в ней на гвозде висели две книги. К переплетам были пришиты петельки, на книгах были номера «1» и «2». Первой была та самая о женщине, вторая называлась «Царь и революция». Мы относили ботинки в ремонт, мама сказала: «Дай почитать эту книжку!» Никола сказал: «Да ты все это знаешь!» Мама сказала: «Все равно!» Мама вошла в лавку и сказала: «Двадцать четыре булавки, женских!» Меня отвели в темную комнату, надели очки, потом сказали: «А сейчас раздевайся!» Все это происходило перед какой-то лампой. Дедушка спросил, где мы были, потом сказал: «Это полезно!»