Танец падающих звезд - Мириам Дубини

На свой двенадцатый день рождения Грета попросила пару высоких черных ботинок и разрешения выбросить все платья в цветочек, которые мама упорно ей покупала. Ей подарили и ботинки, и разрешение. Складывая свою старую детскую одежду в черный мешок, Грета нашла волка. Он все эти годы сидел в шкафу. Без носа, в темноте. Ей захотелось обнять его. И поцеловать в безносую морду. Но она не сделала ни того, ни другого. Вместо этого она оторвала деревянную пуговицу от старого платья в розовых бутонах и божьих коровках и пришила ее к вытянутой волчьей морде. А потом дала ему имя: Волк.

Грета положила письмо на стол, а Волка себе на грудь. Посмотрела ему прямо в глаза и спросила:

— Ты готов кусаться?

Она просто ушла. Ничего не объяснив.

— Опять?

— Мне казалось, нам было так весело. Мы уже поболтали, сделали ей прическу… Она была очень довольна, — вслух размышляла Эмма.

— А шопинг и шоколад? — вмешался любопытный Шагалыч.

Эмма грустно посмотрела на него и покачала головой.

— Но почему? Что случилось?

Она молча пожала плечами. Потом сказала:

— Я надеялась найти ее здесь…

Эмма обвела мастерскую задумчивым взглядом. Лючия и Шагалыч пытались реанимировать его гоночный велосипед. Из глубины комнаты ей навстречу шел Гвидо, он катил за собой кремового цвета «голландца».

— А ты все-таки вернулась! У нас с тобой есть работенка. Помнишь?

— Конечно! Поэтому я и пришла, — солгала Эмма.

— Отлично. За работу!

Выбирать не приходилось. Хозяин веломастерской был упрямее ее. Эмма пыталась заплатить ему, чтобы он немного подремонтировал ее голландский велосипед и вернул ему былую элегантность, но Гвидо наотрез отказался. Единственное правило его мастерской состояло в том, что здесь никто никому ничего не платил. Если ты хочешь получить велосипед, ты должен сам привести его в порядок. В твоем распоряжении есть все необходимые инструменты и помощь других велосипедистов, но работать ты должен сам, своими руками. Это-то как раз Эмме и не нравилось.

— Хорошо, — согласилась она, отложив на время поиски Греты и решив, что позвонит подруге позже. Пока лучше оставить ее в покое. Наверное, ей и в самом деле надо немного побыть одной.

— А перчатки мне полагаются?

Эмме выдали перчатки. Она надела их и помогла Гвидо закрепить велосипед на железной раме из труб и болтов, выполнявшей функцию подставки. Когда они вместе подняли руль до высоты своих плеч, в дверном проеме за спиной мастера возник темный силуэт. Он сделал три решительных шага вперед и приветственно поднял руку.

Гвидо увидел, как глаза Эммы сузились в щелку, а потом широко раскрылись от удивления. Он обернулся. В его мастерскую вошел парень, который всего несколько недель назад разгромил ее. На этот раз он пришел один, без своих напарников, ходивших за ним тенью, и без мотоцикла.

— Тебе чего?

Гвидо сказал это тоном, обозначавшим четкую границу между тем, кто просит, и тем, кто дает. Эмилиано не стал ее нарушать:

— Велосипед.

Хозяин мастерской продолжал наблюдать за ним издалека. Эмилиано не двигался с места. Все остальные замерли в ожидании. Молодой человек понял, что придется просить. Он не привык это делать. От внушительной фигуры Гвидо отделился тонкий силуэт. Рыжий цвет Эмминых волос придал юноше смелости.

— Вы можете мне помочь?

— Можем? — спросил Гвидо, обводя взглядом стоявших рядом ребят.

Голова Эммы поднялась и опустилась, прежде чем девушка успела о чем-то подумать. Шагалыч размышлял чуть дольше:

— Мочь-то можем, только я не уверен, что хотим.

Лючия присоединилась к вышесказанному, скрестив на груди пухлые руки.

Эмилиано обвел взглядом всю компанию: это была стена, отделявшая его от нее. Он должен был найти способ перелезть через стену.

— Что мне надо сделать, чтобы…

— Можешь, например, попросить прощения, — перебила его Лючия.

Просить прощения было трудно. Труднее, чем прийти в мастерскую. Даже глаза Эммы не могли ему в этом помочь. Но он должен был перелезть через стену.

— Сегодня я пришел один. Не так, как в тот раз.

На просьбу о прощении это было не похоже. На признание вины тем более. Стена стояла неприступно и смотрела на него выжидающе.

— Мне нужен велосипед…

Напрасные усилия. Восемь глаз уставились в него как пистолеты. Многовато для одного человека. Единственный выход — сдаться.

— В каждом месте есть свои законы. Если вы разрешите мне войти, я приму ваши.

Шагалыч разочарованно фыркнул:

— Бесполезно. Он не в состоянии этого сделать.

— Он просто не в состоянии этого сделать, — эхом отозвалась Лючия. — Неужели так трудно попросить прощения?

Эмма смотрела на Эмилиано молча, от всей души надеясь, что никто не слышит, как сильно бьется ее сердце о грудную клетку. Она чувствовала каждый удар. Ей было больно.

— Он научится, — ответил Лючии Гвидо.

На губах Эмилиано появилась удивленная улыбка. Такая неуловимая, что ее заметила только Эмма.

— Ты можешь выбрать любой велосипед из тех, что здесь видишь. Это пространство принадлежит всем, инструменты принадлежат всем. Если кто-то не знает, что делать, его учит тот, кто знает. Тот, кто не знает, слушается беспрекословно. Вот и все наши правила. Если ты не будешь их соблюдать, ты уйдешь отсюда и не вернешься никогда. Договорились?

Хозяин мастерской давал ему еще один шанс. Такое бывает не часто. Эмилиано принял его как дорогой подарок:

— Договорились.

Эмма почувствовала, как у нее напряглись мышцы. Она готова была броситься ему на шею. Но она просто сделала глубокий вдох и посмотрела на Гвидо. Казалось, у мастера, в отличие от нее, все под контролем. Словно в подтверждение ее мыслей Гвидо спокойно сказал:

— У нас сегодня много дел. Приходи завтра.

Эмилиано расстроился. Зачем приходить завтра? Он пришел сегодня. Он уже здесь. Осталось найти какую-нибудь рухлядь в этой груде металлолома, и он весь вечер проведет с Эммой. Но потом он понял, что это было частью правил. Один учит — другой учится.

— До завтра, — беспрекословно подчинился Эмилиано.

Другие письма. Отец писал, что были другие письма. Грета никогда их не видела.

— Где они? — спросила она у Волка.

Он посмотрел на нее пластмассовыми глазами. Грета увидела в них ответ. Она вскочила с кровати, уложила волка на подушку и вышла из комнаты. Перед закрытой дверью, ведущей в спальню матери, остановилась и набрала в легкие побольше воздуха. Грета обычно не входила в эту комнату и надеялась, что мать отвечает ей любезностью на любезность. Но на этот раз все было по-другому. Она имела право знать. Грета бесшумно опустила ручку, приоткрыла дверь и постояла на пороге, изучая обстановку. Неубранная кровать с розовыми в цветочек простынями, большое зеркало на комоде, уставленном кремами, косметикой и лаками всех цветов и оттенков. Кресло, заваленное одеждой. Приоткрытые дверцы темного шкафа. Грета приняла это за приглашение. Она распахнула створки и начала разведывать этот таинственный материк. Ей попадались вещи, которые она знала, вещи, которых она никогда не видела на матери, и вещи, которые она никогда бы не хотела на ней увидеть. Писем среди них не было. Удостоверившись, что она не оставила никаких следов вероломного набега, Грета принялась за исследование комода под зеркалом. Она нашла то, что ожидала найти, включая дюжину мешочков-ароматизаторов для белья «Весенняя свежесть». Сморщив нос, она задвинула последний ящик и попыталась собраться с мыслями. Тумбочки, книжные полки, этажерка. Пусто. Писем нет. Грета заглянула под кровать и проинспектировала десятки обувных коробок. Потом рухнула на постель и постаралась успокоиться. Уставившись в потолок, она стала представлять себе лицо своего отца. Она не могла вспомнить, каким он был. В детстве она иногда просила мать описать его. Та каждый раз выдерживала небольшую паузу, словно собиралась с мыслями, потом повторяла затверженную скороговорку: высокий, бородатый, глаза черные, волосы светлые. Светлые, как у Греты. Впрочем, этого мать не говорила никогда.